Стая

Танцор спустился на несколько ступеней с лестничной площадки, внимательно оглядел стену. На узкой лестнице не горела ни одна лампа, свет едва сочился сквозь давно не мытые стекла.

…Когда-то на втором и третьем этажах этого дореволюционного дома на Староневском располагались весьма респектабельные квартиры (на первом – не менее респектабельные магазины) – с двумя входами: парадным и черным, в каждую квартиру можно было попасть с двух лестниц. По широким беломраморным ступеням ходили, соответственно, белые люди. По узенькой темной лестнице, на которой стоял сейчас Граев, приходили дворники, истопники и прочий черный люд…

В годы вселений и уплотнений барские апартаменты располовинили, воздвигнув кирпичные перегородки поперек огромных кухонь – господские комнаты с главным входом пошли под коммуналки, а отгороженные комнатушки прислуги стали отдельными двухкомнатными квартирками. Немного странными – входная дверь открывалась прямиком в кухоньку, а мебель приходилось затаскивать по черному ходу в разобранном виде. В одной такой квартире, приобретенной пять лет назад, жил Макс…

Крохотную металлическую дверцу в стене Граев нашел почти ощупью – вековые наслоения грязи маскировали ее надежно. Подцепил лезвием ножа, петли скрипнули. За дверцей – темный провал. Не то бездействующий дымоход, не то вентиляция. Он запустил туда руку по локоть – без особой надежды что-то найти.

Однако нашел.

Тонкая леска натянулась и извлекла из шахты связку ключей. Привычки Макса не изменились.

Можно сделать кое-какие выводы. Макс уехал сам, и не в дикой спешке – спокойно, обдуманно. Уехал куда-то, где совершенно незачем таскать лишний металл в карманах. Уехал недавно – связка не успела превратиться в сгусток пыли…

Либо – все это изобразил некто, знакомый с привычками Максима не хуже, чем Танцор. Вот только к чему бы такая обстава?

Отперев замок, он не стал входить – развернулся и спустился по лестнице на один пролет, стараясь топать погромче. Простоял несколько минут, держа ПМ наготове. Ничего. Или засады нет, или у охотников железные нервы. Бесшумно поднялся, толкнул плечом дверь, нырком ушел с линии огня…

Засады в квартире не было. Не было вообще никого. Ни живых, ни мертвых.

И то ладно.

2.

Последней умирает не надежда.

Последним умирает мозг. И бьется за жизнь до конца.

Бьется, забирая оставшиеся крохи жизни – атомы кислорода – у прочих органов. Но, осознав: все равно не спастись, – мозг торопливо лепит свою личную загробную жизнь из осколков чего-то слышанного и читанного. Персональное свое, мозга, бессмертие… И несется бедная душенька – полюбовавшись на суетящихся у скрюченного тела реаниматоров – несется сквозь бесконечный туннель со светом в конце, и видит заждавшихся ее, душеньку, предков-родственников – охи-ахи, слезы встречи…

И встречает ее, душу, Некто в сияющих белых одеждах, и берет за руку, дабы навеки ввести в прекрасный сад… Но, поскребя затылок свободной рукой, вдруг вспоминает Некто, что с местами в небесном карантинном отделении совсем туго, и прибывшим душенькам, даже самым то ни есть ВИП, приходиться валяться в душевых, и в кладовых, и даже в проходах между койками.

И, развернув душу пришельца лицом к грешной земле и к реанимационной палате, придает сияющий Некто ей ускорение пинком по… хм… в общем, по тому месту, каким душа выделяет свои эманации. И опять вокруг суета врачей, и тело корчится в разрядах дефибриллятора, и радостный стон-выдох: вытащили, бля! поживет!

Вот и вся загробная жизнь.

Не слишком длинная – секунд тридцать-сорок реального времени.

…Мозг Макса тоже не хочет умирать. Но созиданием персонального бессмертия пока не занимается. Мозг отдает команды скрюченным пальцам.