Камень ангела

Регент перевел взгляд с Саймона на его мать, затем на регента. Пожав плечами, тот направился к органу. Это был новый орган, который заказал настоятель, бросая вызов новым правилам. Но не успел он взять ноту, как мальчик запел:

Над ней белоснежная роза цветет, Над ним — темно-красный шиповник.

Регент обменялся взглядом с настоятелем, а мальчик продолжал петь:

Кусты разрослись и ветвями сплелись…

«Какой у него удивительный голос, тихий и чистый», — подумал настоятель.

— Саймон, — умоляла мать, и в голосе ее слышалось отчаяние.

Она дотронулась до лица мальчика, чтобы заставить его взглянуть на нее, но тут настоятель поднял руку.

— Довольно, — сказал он.

Регент даже не начинал играть. Он сидел за органом, прерывисто дыша. Потом встал и зашел в неф.

— Где он научился так петь? — осведомился он.

Мать мальчика покачала головой:

— Он не учился.

Регент был поражен.

— Но — как же он следует за музыкой?

— Он всегда умеет следовать за ней.

— Погодите минутку, — сказал регент.

Он вернулся к органу, нажал на педаль и сыграл ноту.

— Спой ее, — велел он мальчику, и тот в точности воспроизвел резкий звук органа.

— Саймон! — сказала мать и пропела ему эту ноту, и тогда он ей спел.

Регент начал наигрывать сначала простенькие фразы, затем более сложные, и каждый раз мальчик их повторял, и ноты, которые он брал, попадали точно, как стрелы, в ноты, сыгранные Робертом Ли. Звуки забирались все выше и выше, и когда прозвучала заключительная, задрожавшая нота, она, казалось, осветила всю церковь. Это было поразительно. Настоятель только раз в жизни слышал нечто подобное — когда в большом соборе Рима пел кастрат. Регент перестал играть и откинулся на спинку стула, лицо его выражало томление. Мать мальчика стояла, прижав руку ко рту, и слезы выступили у нее на глазах. Никто не произнес ни звука.

— Ну что же, я думаю, мы определили, что мальчик умеет петь, — констатировал настоятель.

Никто ему не ответил. Регент отошел от органа и смотрел на мальчика, который все еще шевелил пальцами, словно играл на невидимой свирели. Да, мальчик, несомненно, дурачок. А его мать — потаскушка. Но какой дар! Настоятель не впервые подивился таинственным путям Господним. Покачав головой, он обратился к женщине: