Гутенберг выглядел встревоженным. Он поглядел на архиепископа, потом снова на меня, потом уставился в пол между нами.
— Понимаю, — сказал я, — вы изобрели что-то очень важное. И это нужно хранить в тайне.
Гутенберг оторвал глаза от пола и посмотрел мне в глаза.
— Думаю, это изменит все, — произнес он очень тихо.
— Уверен, так и будет, — ответил я, вторя его спокойному тону утешительным спокойствием своего. — Мир никогда уже не будет прежним.
— Но повсюду шпионы, вы же знаете.
— Да.
— И воры.
— Конечно. Везде. Нечто подобное, столь же важное, выманивает хищников наружу. Так и должно быть. Но у вас есть друзья.
— Меньше, чем я думал — Гутенберг помрачнел, его лицо напряженно застыло. — Все продается, куда ни посмотри.
— Небо вам помогает, — сказал я. — Я видел оба воинства. Они сейчас на вашей крыше.
— Оба воинства, хм.. — Его взгляд ненадолго поднялся к потолку.
— Да, оба, клянусь вам. Вы не одиноки.
— Вы клянетесь?
— Я уже поклялся. А другие воины бьются на улицах. Они движутся в земле, под людскими ногами.
— Он говорит правду? — спросил Гутенберг у архиепископа.
Чтобы ответить на вопрос, его преосвященству пришлось прожевать и проглотить изрядный кусок свинины, от которой он все время тайком откусывал. Он попытался заговорить с наполовину набитым ртом, но слов было не разобрать. Мы ждали еще с минуту, пока он не прожует. Архиепископ положил свиную кость на тарелку, вытер руки и рот тонкой льняной салфеткой, лежавшей возле тарелки, и завершил все хорошим глотком вина. Потом он провозгласил:
— Несмотря на свое ужасное обличье, твой гость говорит правду. И я знаю достоверно, что ангельские силы с нами. Они собрались вследствие моего обращения к Папе. Их присутствие неизбежно возбудило интерес Падших. Нас это не должно удивлять. Не стоит удивляться и тому, что адский сброд вступил в бой с теми, кого Папа послал защитить тебя.
— И теперь они бьются на крыше моей мастерской, — молвил Гутенберг, недоверчиво качая головой.
— И на улицах, — добавил архиепископ, используя деталь из моего рассказа, дабы оживить свой.