Это верно. За последние двадцать лет три женщины ответили мне согласием. А потом благополучно забыли об этом. Я не держу на них зла. Причина ясна. Хотя в моей профессии не так уж много опасностей — за все время, пока я был журналистом, я был ранен всего один раз, хотя нередко оказывался на волосок от гибели. В тот раз осколок русского снаряда срезал кожу с моей шеи. Лети он немного под другим углом, мог бы угодить в позвоночник, а то и вовсе отрезать голову.
Нет, мои неудачи в матримониальных планах заключались в неуемном стремлении работать независимо от того, где я просыпался. Каждый раз, когда я оказывался дома, меня неудержимо тянуло вернуться к работе. Стоило же уехать на съемки, я начинал скучать по оставленному городу и людям и тоска грызла меня не хуже зубной боли. В поисках счастья я бегал и бегал по кругу, но каждый раз желаемое находилось на противоположной от меня стороне.
Итак, они оставили нас с Мидори наедине. В такой тесной компании невозможно что-то удержать в секрете.
Мы всегда встречались в необычных местах. И крыша отеля Баграды, окруженная поднимающимися к небу столбами дыма, была для нас все равно что тихий парк для обычных влюбленных. Потом мы расходились каждый своей дорогой. Хотя и тогда я мечтал, что настанет день, когда нам будет достаточно одного и того же вида из окна.
— Я тебе еще не рассказывала, — заговорила Мидори, — но в тот день, когда атаковали Всемирный торговый центр, я была в Сан-Франциско.
— Надо было мне позвонить.
Мидори никогда еще не видела моей квартиры в Сиэтле, как и я не бывал в ее доме в Токио.
— Я собиралась. Но потом произошло это несчастье и я поняла, что вскоре нам обоим придется ехать в Афганистан. И тогда наша встреча выглядела более реальной.
Я понял, что она имела в виду: ни один из нас не испытал бы радости от встречи в преддверии неминуемой войны:
Мидори показала пальцем на поднимающиеся к небу клубы дыма.
— После той атаки я просматривала те дешевые издания, которые раздаются у входов в ваши супермаркеты. На их обложках были снимки дымящихся башен. Но они отретушировали фотографии, и стало казаться, что из дыма выглядывают дьявольские рожи. В то время мне это показалось постыдной ложью. А теперь думаю, что в снимках содержалась определенная истина.
— Я думал, в синтоизме нет места дьяволу.
— В мире есть не только синтоизм. Я уже не знаю, во что верить.
Я кивнул. Временами я чувствовал то же самое. На залитых кровью улицах и полях сражений я с болезненной отчетливостью понимал, что в мире не осталось места ничему, даже отдаленно напоминающему о Боге. Есть лишь темная бездна.
Реже, когда было совсем тяжело, казалось, что и бездны уже не существует, что кто-то неведомый заполнил ее томительными остатками ужасных намерений. Бывали моменты, когда я одним глазом следил за разворачивающейся резней, а другим — находил некоторую эстетику в ужасной сцене. Словно кто-то другой смотрел через мое плечо, как каменщик любуется на возведенную им стену.
Раздался щелчок затвора, я оглянулся по сторонам и увидел, что Мидори только что сфотографировала меня. Я верил, что снимок может принести несчастье, но никак не мог решиться запретить ей это. Вряд ли она меня послушала бы. Для нее война обладала многими разными лицами. А для меня Мидори всегда была малой частицей природы с конной черных блестящих волос, с твердыми, как скала, убеждениями и неопределимым, как у всех восточных женщин, возрастом.
Она с готовностью открывала свое сердце беженцам, а они, как мне казалось, это чувствовали, даже если и не могли понять ни слова на незнакомом языке. В одной стране за другой, стоило им заметить ее открытость и готовность помочь, как самые израненные сердца открывались ей навстречу, а взамен Мидори сулила им донести их мольбы до остального мира. Она была способна прочитать целые истории по одному взгляду.
— О чем ты задумался? — спросила она, опуская фотоаппарат. — Ты был так далеко отсюда.
— Я забыл.
— А теперь ты здесь, но говоришь неправду.
ebooksa