Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези ,

Вот только почему полковник решил, что из всех окружающих людей только я мог понять эстетику того, что он называл работой?

Просто домыслы, решил я для себя. Просто игра воспаленного ума безумца, который считал, что его работа служит удовлетворению некоего существа, использующего крыс в качестве глаз. Порочный человек, хранящий, а может, и снимающий фотографии, которые я никогда не стал бы делать. Потому что я намного лучше его, не так ли?

Но это не помешало мне их рассматривать.

Все. Каждую. Первую.

Безумный и порочный человек, который каким-то образом рассмотрел шрам сквозь меня.

В первый день Разрушения — догадки неизвестного о том, как это могло быть.

Нетрудно представить себе группу приземистых, коренастых мужчин, одетых в потрепанные шкуры, снятые с животных, вооруженных грубо обработанными орудиями, сосредоточенно изготовленными при свете костров. Причиной стычки мог послужить спор из-за свежего трупа гигантской антилопы или бизона, а может быть, из-за удобного укрытия.

Чью-то руку с толстыми обломанными ногтями, испачканную в охре при попытке запечатлеть подобие убитых животных на стене пещеры. Но удар дубины, разбивающий вдребезги чей-то череп и швыряющий противника на землю, не имеет ничего общего с охотой, когда животных лишают жизни, испытывая чувство, близкое к благоговению.

Легко представить, как он смотрит на окровавленные мозги, смешанные с грязью, как воздух шумно втягивается широкими ноздрями, а из груди вырываются звуки, означающие одобрение.

В дождливом Сиэтле, на чердаке, где я иногда живу, иногда работаю, а иногда просто смотрю на стены, они свисают с лески, протянутой от гвоздя к книжной полке. Они не похожи на выстиранное белье, скорее напоминают змеиные шкуры, сверху их удерживают прищепки, а снизу подвешен груз, сдерживающий их упрямое желание свернуться.

Для тех, кто проявляет пленки, есть две категории работ. Есть снимки, сделанные быстро и нечетко, часто второпях; они предназначены для сиюминутного просмотра. А есть те, которые мы приберегаем на потом, храним свернутыми в герметичных капсулах, их цвета богаче, тени полнее; мы говорим себе, что они важнее, они дольше будут популярными, что некоторые из них даже запомнятся.

И вот я вставляю в глаз лупу, наподобие монокля, и наклоняюсь, чтобы просмотреть пленки, еще не просохшие на леске, и каждый из кадров кажется мне шедевром, каждый удивляет. Но ни один из них не принадлежит мне. Когда я впервые просматриваю то, что видела она, мне кажется, что я смотрю ее глазами.

Я вижу лица жителей Баграды, их редкие улыбки и частые слезы. Я вижу прозрачную отчетливость нищеты в городе и его окрестностях, вижу, как уменьшилось население. Я вижу самого себя на крыше гостиницы, вдали от дома, вижу, как она видела меня, и удивляюсь, как она могла любить такого потрепанного годами и странным образом жизни типа, а потом грущу, что она не могла меня любить хоть немного дольше.

И еще я гадаю, действительно ли я стал видеть лучше, правда ли все, что я слышал о компенсации ощущений. Полная глухота на одно ухо и на восемьдесят процентов на второе — достаточный повод ожидать возмещения.

Мне кажется важным сохранить в памяти те последние звуки, которые я слышал отчетливо. Я должен в любое время мысленно включить кнопку и снова прокрутить их, хотя бы в воспоминаниях… И мне кажется, что мне это под силу, хотя с радостью отказался бы от последних двадцати процентов неполноценного слуха, лишь бы их не слышать.

Смех. Я до сих пор помню тот смех, что привлек наше внимание.

Она готовилась на следующее утро отправиться в один из лагерей насилия. Освобожденный, но с оставшимися там женщинами, поскольку он превратился в один из импровизированных госпиталей. Не в силах прогнать воспоминания о книжке полковника, я хотел попросить ее отказаться от поездки, но понимал, что такая просьба может ее оскорбить.

Там представители Красного Креста. С ней все будет в порядке.

Смех.

Мы уже подходили к гостинице, когда этот смех раздался приблизительно в двух кварталах от нас. Мы остановились. Этот звук в разгромленном городе был подобен солнечному лучу в царстве тьмы. Со дня приезда в Баграду мы почти не слышали смеха. Более того, это был детский смех, смех множества детей. Что бы ни вызвало это веселье, мы просто должны были успеть запечатлеть необычное явление, пока оно не исчезло.