— Что он сказал? — спросил я.
— Мне это совершенно непонятно, — ответил Дэнис. — Он говорит… возможно, он недостаточно хорошо объяснил то, что он делает… Но он говорит, что вы из тех людей, которые должны понимать — я стараюсь подобрать правильное слово — эстетику. Дальше еще более странно. Он говорит, что не знает, как назвать то, чье желание мы стремимся утолить, иногда даже этого не сознавая, но оно повсюду, видит все, и крысы служат ему глазами.
Дэнис замолчал и сплюнул на пол.
— Как я вам уже говорил, полковник, по-моему, сошел с ума. Стоит только посмотреть на книжку, обнаруженную в его вещах.
Полковник прервал его, заговорив с Дэнисом, но глядя прямо на меня. Незнакомые слова, казалось, повисли в воздухе, пока Дэнис растерянно переводил взгляд с пленника на меня.
— Он спрашивает о шраме у вас сзади на шее, — неуверенно стал переводить Дэнис, — видно ли его так же отчетливо, как раньше.
Я восстановил в памяти весь отрезок времени, что мы находились в камере, и понял, что ни разу не поворачивался спиной к этому человеку. Я был уверен в этом: привычка выработалась за долгие годы разговоров с куда более опасными преступниками, чем полковник. Но даже если и поворачивался, разве можно было рассмотреть шрам, скрытый волосами и воротником? И все же в тот момент я мог думать только об одном: о тех моментах, когда наводил объектив на сцену бойни и ощущал за своим плечом постороннее присутствие. Настолько близко, что вздох удовлетворения шевелил волосы у основания шеи.
— Я не вижу причин продолжать этот разговор, — сказал я.
Дэнис подул на ушибленную руку и позвал часового, чтобы отпереть камеру.
Вероятно из-за того, что мы не ожидали ничего подобного от такого пленника, как полковник, ему удалось зайти настолько далеко. Как только открылась железная дверь, он внезапно соскочил с лежанки и рванулся вперед, оттолкнул меня и Дэниса, чуть не сбив с ног, потом отшвырнул часового. Его запястья все так же были скованы наручниками, но ноги были свободны. Полковник проскочил между нами, рванулся вверх по лестнице и бросился бежать, словно давно мечтал об этом моменте.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, он даже сумел выскочить из здания и выбежать на улицу. Но к тому времени подбежали еще несколько солдат. Они не стали преследовать его. Дэнис и я выбежали из двери как раз в тот момент, когда они неторопливо, почти лениво, прицеливались ему в спину.
Мне и раньше приходилось видеть, как умирают люди, и не один раз. Насколько я могу судить по своему опыту, это происходит или пугающе быстро, или тянется мучительно долго. Они падают как подкошенные или умирают целую вечность. Однажды я даже сделал фото — русского солдата в Афганистане, выпрыгнувшего из горящего кузова грузовика после налета моджахедов на колонну. Я не знаю, видел ли он что-нибудь, но никогда не смогу забыть, как он полз по земле, словно раздавленное животное, а его обгоревшее и окровавленное лицо умоляюще смотрело на меня через объектив. С тех пор, как только заходит разговор о воинских подвигах и славе, мне хочется показать тот снимок.
А полковник… Я никогда не видел, чтобы люди умирали так, как он.
Пули, казалось, только подталкивали его вперед. Он продолжал ковылять, роняя капли крови на заплеванный тротуар, но никак не хотел падать. Лишь спотыкался, как человек, у которого связаны руки. Второй залп окончательно раздробил раненую руку, разорвав ее надвое. Обрубок выскользнул из перевязи и волочился по земле, удерживаемый наручником, еще десять или двенадцать шагов, пока лучший из стрелков не уложил беглеца на землю, но тело долго еще продолжало судорожно подергиваться.
Несколько мгновений мы все только молча смотрели на тело.
В голове бились три мысли:
Полковник ни на секунду не мог надеяться убежать.
Эта сцена была разыграна специально для меня.
Его смерть имела определенную причину.
ebooksa