Старый гринго

— Так, мой генерал. Гринго был очень храбрый.

— Пойди, Томасито. Сделай выстрел милосердия, добей его. Ты знаешь, ты мне что сын родной. Сделай это хорошо. Надо все делать хорошо и по закону. Я не хочу, чтобы на этот раз ты меня обманул. Надо всегда быть начеку. А ты, мне чудится, засиделся в этой усадьбе, где потерял немало времени и даже успел прославиться.

«Арройо, — сообщил Вилье тогда журналист-янки, — его имя Арройо».

— Да, мой генерал, — просто ответил Арройо.

Он пошел к трупу старого гринго у стены, нагнулся и вытащил кольт. Последовал точный выстрел милосердия. Теперь кровь уже не выступила на шее гринго. И тут сам Вилья отдал приказ стрелять по несчастному Арройо, лицо которого стало живым изображением страдальческого неверия. Однако он успел крикнуть:

— Вива Вилья!

Арройо упал рядом со старым гринго, а Вилья сказал, что не потерпит, чтобы его офицеры играли в игрушки с иностранными гражданами и создавали ему лишние проблемы; он один, Панчо Вилья, знает, когда и за что бить этих гринго. Тело старика будет передано его дочери, и делу конец.

Глаза, блестящие голубые глаза старого индейского генерала были навсегда закрыты рукой мальчика с ясными черными глазами и двумя перекрещенными патронными лентами на груди, когда-то спросившего старика:

— Вы ищете Панчо Вилью?

Педрито вытащил из своих штанов монету, продырявленную тем самым кольтом-44, который Арройо дал тогда старому гринго, и засунул его в кармашек забрызганной кровью рубахи старика, который умер два раза. А Вилья сам подарил «выстрел милосердия» Томасу Арройо.

XXI

Гарриет Уинслоу, опознавая скрюченное тело старика, сказала: да, это мой отец — и похоронила его на Арлингтонском кладбище возле матери, которая умерла рядом с настольной лампой, побежденная в конце концов тенями. Таким образом дочь прежде всего подумала о своей бедной матери, которая очень хотела, чтобы Гарриет была бы девицей воспитанной и уважаемой, хотя настоящих джентльменов поблизости оказалось не слишком много, когда семья попала в весьма стесненные обстоятельства, но интеллектуальное развитие требовало соблюдения норм этики и соответствующею социального антуража — присутствия джентльмена. Гарриет презрела такие условности, как различия во взглядах со стариком, и пришла к выводу, что хотя в конечном счете счастье и должно возобладать, но порядок вещей необходимо соблюдать. Она подумала, что когда-нибудь сама будет покоиться здесь, рядом со своей матерью и одиноким старым писателем, который отправился в Мексику искать смерти.

— Старый гринго пришел сюда за своей смертью.

В ночь его гибели она как оглушенная бродила по лагерю, а потом почувствовала страшный голод и, хотя знала, что сейчас это ощущение отнюдь не физического свойства, поняла, что только еда может принести успокоение. И неожиданно села напротив женщины, которая пекла тортильи в маленькой раскаленной печурке. Спросила среди тишины, не надо ли помочь. Взяла немного теста и слепила тортилью, наподобие той, что делала женщина, сидевшая перед ней на корточках. Потом попробовала готовые лепешки.

— Нравится? — спросила женщина.

— Да.

— Они вкусные. Скоро уйдем отсюда. Слишком мы тут засиделись.

— Не знаю. Это — ваши места. Ему действительно не хочется уходить.

— Нам какое дело? Надо идти. Я пойду за своим мужчиной, я ему стряпаю и хожу за нашими детьми. Жизнь не кончается с войной, А вы пойдете за вашим?

— Не понимаю вас.