— Билли? — позвал Джон. — Билли, ты помнишь меня?
Глаза не шевельнулись, подросток уставился не на потолок, а на что-то в другом месте, в другом времени.
— Вчера голос был твоим, Билли, голос, но не слова.
Рот подростка чуть приоткрылся, словно он вдохнул последний раз и с терпением мертвого ждал, когда же гробовщик сошьет его раздвинувшиеся губы.
— Не слова и не ненависть.
Тело обмякло, словно у покойника до наступления трупного окоченения, Билли и не пытался вырваться из сети.
— Ты был всего лишь подростком, когда он… вошел в тебя. Теперь ты тоже всего лишь подросток. Ты видишь? Я понимаю. Я знаю.
Молчание Билли и его неподвижность говорили не о безразличии, а о полнейшей апатии, рожденной отчаянием, уходом от всех чувств и надежды.
— Ты был перчаткой. Он рукой. Больше ты ему не нужен. И никогда не понадобишься.
Так странно звучали эти слова, и тем не менее Джон верил тому, что говорил.
— Мне бы хотелось знать, почему он выбрал тебя, а не кого-то еще. Что сделало тебя уязвимым?
Даже если бы в потухшем разуме подростка оставался хоть один тлеющий уголек, даже если бы Билли все-таки захотел жить и вновь связно заговорил, он мог и не знать, почему и как он стал инструментом уничтожения на службе этой нечисти — ладно, скажи прямо, порочного призрака, — который раньше был Олтоном Тернером Блэквудом.
— Если ты, почему не кто-то еще? — гадал вслух Джон, думая о десятом декабря. Три месяца оставалось до того дня, когда ему, возможно, придется защищать свою семью от всего мира. Любой встреченный им мог стать перчаткой, в которой теперь спрячется эта чудовищная рука. — Если ты… почему не я?
Вчера что-то потустороннее пришло с ним домой, но больше всего он боялся другого.
Больше всего он боялся, что какой-то его недостаток или слабость окажется дверью, через которую в него можно войти так же легко, как входит убийца со стеклорезом в запертый дом.
— Ты, конечно, сломан, — вновь обратился он к Билли. — Он не оставил бы тебя в целости. Один хороший мальчик в миллионе кусков.
Джон положил руку на лоб Билли, ожидая, что найдет его горячим, как при лихорадке. Но нет, под жирной пленкой пота кожа была холодной, как лед.
— Если ты найдешь способ поговорить и если ты захочешь поговорить, попроси их позвонить мне, — Джон не надеялся, что такое произойдет. — Я приеду. Я приеду немедленно.
Он видел свое отражение в синих плоских глазах подростка, которое плавало на этих радужках, словно он превратился в человека с двумя душами и обе искали новое жилище.
Убирая влажные волосы со лба Билли, Джон прошептал: