Атолл

   - Ну и как богатые, заметили тебя? - это был провокационный вопрос.

   Джулия глубоко вздохнула. Выдох принес запах фруктовой жевательной резинки "Джуси".

   - Заметят, - наконец зло сказала она.

   - О! - Джон взглянул на часы, - уже пять пополудни. Не пора ли нам, голубушка, испить чаю?

   - Джон, сколько раз я просила говорить по-нормальному?

   - А я по-ненормальному разве говорю?

   - Ты выражаешься как дундук из девятнадцатого века!

   - О"кей, шмара. Шкандыбай на кухню, сваргань пойло чефирное, чтобы до задницы проняло. Так я нормально говорю?

   Уголок рта Джулии презрительно затрепетал.

   - Ты весь какой-то неестественный, - сказала она.

   - То есть еще не сформировавшийся, - подсказал ей Джон, потому что в глазах Джулии читается: кажется, опять я выскочила за молокососа, что хуже всего - великовозрастного.

   В конце концов он сам отправился на кухню, поставил на плиту чайник.

   Все как обычно: невообразимо загаженная плита, омерзительно грязный чайник, под ним шипит голубая газовая роза, коробки от китайских блюд свалены в раковину, гудит холодильник и за кухонным окном во дворе лает соседская собака. Так проходит время. Так проходит жизнь.

   Дожидаясь, пока закипит вода, Джон, набычась, смотрел на картину, висящую на противоположной стене. Эта мазня Джулии невероятно его угнетала и отбивала аппетит. Раньше, в его квартире на кухне висела репродукция Боттичелли - "Весна". Джулия сказала, что это дешевка и выбросила картину на помойку. А картину купила бабушка Мэрилин лет двадцать пять назад. И ему эта "дешевка" была дорога как память о счастливых днях с родителями... Почему же он не протестовал? Почему он позволяет помыкать собой?

   А может, потому, что разница в возрасте, поначалу малозаметная, сейчас существенно обнажилась. Уму уже тридцать, а ей еще только двадцать четыре. Иногда, когда поддатая и хочет секса, она называет его папочкой. Наверное, этот "псевдоинцест" её распалял. Ну, ничего, эта ситуация с годами изменится. Когда ей стукнет тридцатник - её молодость закончится, и она уйдет на скамеечку запасных; тогда как для него тридцать шесть лет - самый расцвет мужчины.

   Джулия пришла на готовое, намазала маслом тост, и замерла в ожидании, когда ей нальют чаю. Джон, разливая чай по чашкам, которые он сам с трудом отмыл, все порывался сообщить, что написал новый рассказ и отправил его на удачу в журнал "Нью-Йоркер". Джулия его не слушала, но ради приличия переспросила с набитым ртом:

   - Какой рассказ?

   - "Дождь в Моханке", - ответил Джон.

   - Почему в Моханке*?

   [*курорт неподалеку от Нью-Йорка]