Атолл

   - Хм, - редактор запнулся, - впрочем, конечно, эмбрион человека проходит все стадии развития предыдущих поколений, начиная от рыбы... В вашем случае надо объяснять долго, либо вообще ничего не говорить... Ладно, закончим. Под конец дам совет: у вас плохой стиль, работайте над стилем, никому не подражайте...

   И так, с разными вариациями, ему отказывали в одном издательстве за другим. Самым первым и самым вежливым отказом был от мистера Булла, который его даже похвалил за добросовестность. Но отказ есть отказ.

   Другие не очень-то церемонились:

   - О"кей! Я отвечу языком ваших героев: "Вот только не надо мне заливать баки, они у меня и так полные. Здесь вам не бензоколонка..."

   Джон спускался по лестнице престижа все ниже и ниже, причем буквально. Начал с самых авторитетных издательств, располагавшихся на верхних этажах билдингов Манхэттена, закончил свои хождения в самых захудалых, покрытых пылью и паутиной, которых вот-вот закроют за долги, ютившихся чуть ли не в подвалах, в сомнительных районах. С одним мелким совсем уж ничтожным издателем, очень похожим на уличного кидалу, он едва не подрался, когда ему предложили напечататься под псевдонимом и без роялти. "Вам бы надо сначала имя заработать, а потом кичиться", - сказал этот замухрышка, поправляя галстук, который Джон Кейн хотел ему затянуть слишком туго. "Как же я заработаю имя, если буду печататься под псевдонимом?" - резонно спрашивал Джон. "Псевдоним тоже имя, - не менее резонно объяснял редактор-замухрышка. - Если опозоритесь, никто вам в глаза не плюнет. А если псевдоним прогремит, то потом можно намекнуть, что вы на самом деле не такой-то, а такой-то. В этом будет дополнительная интрига для читателей. Они любят раскрывать всякие тайны вокруг писателей".

   "Нет", - сказал Джон Кейн и хлопнул дверью, с наслаждениям услышав, как в кабинете у редактора обвалился пласт штукатурки с потолка. Нет, конечно, нет, как он объяснит бабушке Мэрилин, что такой-то имярек, это он, Джон Кейн, - думал Джон. - Она этого не поймет. Еще чего доброго подумает, что её внук так и не исправился и остался мистером Врулем. Так она его иногда называла за его детские фантазии.

   И потом, псевдоним - это ловушка для начинающего писателя. Писатель, ничего не подозревая, передает издательству все права на рукопись и псевдоним. Если имя заработает, а писатель заартачится, его просто выставят вон и возьмут нового пахаря под уже работающее имя. И ничего не поделаешь.

   Нет, мы пробьемся со своим именем, думал он, Джека Лондона тоже сначала нигде не печатали, везде ему давали отворот, а потом вдруг как с цепи сорвались, просили, умоляли дать им хотя бы что-нибудь, хотя бы из раннего, пусть самое незначительное, но не известное публике. И жрали все, что он им ни давал. И Джек с горечью вопрошал небеса: "Как же так, Господи? Куда смотрели их глаза, когда я обивал их пороги? Ведь мои старые рукописи остались прежними. Я в них не исправил ни строчки. Так почему же теперь все так бьются за них? Имя! Всему виной, мое известное теперь имя, или благодаря моему известному теперь имени!.."

   Тогда он еще не знал, что издательское рабство куда страшнее - забрать могут не только псевдоним, но настоящее ваше имя.

   Писания свои он пока забросил. Устроился работать аттендантом на автостоянке у ресторана "Экселлент". Платили неплохо плюс хорошие чаевые. И было время подумать, как жить дальше?

   И вскоре, как бы ответом на этот животрепещущий вопрос, на его жизненном горизонте появилась девушка по имени Джулия. Девчонка оказалась потрясающая, в миллион раз лучше прежних его подружек, не говоря уже о похотливой жене механика, которая была для него не более чем скорой сексуальной амбуланцей.

   Вообще-то, если быть точным, Джулия уже давно не была девушкой в пуританско-ханжеском смысле. Кейн не был ни пуританином, ни ханжой и с пониманием относился к экспериментам молодости.

   Ей было чуть за двадцать. Половая зрелость у нее наступила в двенадцать лет. В семнадцать она выскочила замуж за парня годом старше. "Это была ошибка - выходить за молокососа, к тому же за байкера, - потупив глазки, сообщила Джулия. - Но он мне казался этаким романтическим героем. Робин Гудом фривея... Спустя два года я развелась... потому что он попал в Алленвудскую тюрьму за избиение и грабеж. Мы тогда жили с ним в Пенсильвании... Вагончик, теснота, грязь, вечно пьяные его дружки... А родители мои живут в Вашингтоне в роскошном доме. Я родом из Вашингтона... Мой папа юрист, а мать домохозяйка. Они меня не понимали, и я ушла от них и сказала, что больше ноги моей не будет в их доме. Роджер увез меня на своём байке. Да, денег у меня не было, я шла по дороге. И тут подъехал он, как рыцарь на белом коне, весь такой металлический, словно в латах... Правда, он любил распускать руки... частенько я ходила в синяках... В общем, мне повезло, что он сидит, и хорошо сидит..."

   Она говорила, а он слушал. Нет - внимал ей. И благоговел, рассматривая её. Аккуратные черты лица Джулии показались Джону Кейну самим совершенством. Изящные брови над зелеными глазами, точеный носик, мягкие губы, слегка подкрашенные помадой, длинная стройная шея и хрупкие плечи. Он не мог понять, каким надо быть негодяем, чтобы бить и унижать это божественное создание.

   Они встретились на вечеринке. Один шапочный знакомый пригласил Джона на парти, где собрался культурный истеблишмент. Он соблазнил Джона тем, что там, возможно, будет некий редактор, весьма благосклонный к молодым писателям. У него, дескать, есть хорошие связи. "Покажешь ему свой роман, может, он заинтересуется".

   Благосклонного редактора на вечеринке не оказалось. Джон шатался в одиночестве от одной группы болтающих людей к другой. Его шатания по залу были поистине символом нашего времени - одиночество в толпе. От нечего делать он прислушивался к разговорам, стараясь уяснить, что сейчас людей волнует больше всего. Это могло пригодиться для будущих романов.

   Один скособоченный тип, похожий на креветку, высказывал непоколебимые взгляды на ту высокую культурную миссию, которую Соединенные Штаты выполняют по отношению ко всему человечеству.

   Стоя за спиной другой компании, он подслушал интересную мысль о том, что "...Реальность нуждается в изъянах, она не существует без них, как дорожное полотно - без трещин".

   Говорил человек средних лет, с невыразительной внешностью. Одет был не броско, ни богато, ни бедно. Но все его слушали с почтением, держа плоские бокалы с мартини на уровне пупка.

   Джон спросил стоящего рядом молодого человека, кто это? И получил ответ свистящим шепотом с восторженным придыханием: