Девочка помолчала минуту, а затем покачала головой.
— Ты ничего не понимаешь. Я ведь для папы огонек не так просто буду беречь.
— А как?
— Чтобы он маму больше… не боялся, — тихо произнесла Варенька. — И не бил. Он просто не знает, какая мама хорошая. Но я верю, огонек ему поможет, и он все поймет.
«И тогда уж точно вернется», — договорил про себя Варенькины слова Вадим. Он сглотнул подкативший к горлу противный жирный ком липкого страха, погладил ее по голове и поднялся.
— Ладно. Если веришь — пусть так и будет. Ну? Будь здоров, малыш!
— И ты тоже, — кивнула Варенька, после чего осторожно зевнула, но воспитанно прикрыла уголок рта ладошкой. — И спасибо тебе за огонек. Ты очень добрый, дядя Вадим. Я обязательно расскажу о тебе папе. Ну, когда он к нам вернется.
«Вот теперь мне уже точно не стоит здесь оставаться, — подумал Вадим. — Дальше здесь обязательно что-то начнется снова. Но лучше, если без меня. И так будет лучше для всех».
На прощание он помахал рукой. Девочка подняла руку в ответ, и Вадиму стало не по себе: ему показалось, что на ладошке Вареньки еще бледно светился отсвет янтарного зайчика.
Он вздрогнул, вытер кулаком глаза, и видение тут же исчезло. Вадим приложил ладонь к щеке и слегка покачал головой по-медвежьи, показывая Вареньке, как ей нужно будет крепко спать после того, как он уйдет. Та тихонечко и счастливо засмеялась, уже непритворно зевнула и, не дожидаясь его ухода, залезла в постель. Когда она выключила ночник-«светлячок» и обернулась, Вадима уже не было.
Варенька пожала плечами и посмотрела на подоконник, туда, где в горшке темнел круглый кактус. Тут же радостная и беззаботная улыбка осветила ее лицо, она помахала цветку и счастливым мышонком скорее юркнула под одеяло. Спустя несколько минут девочка уже крепко спала.
На цыпочках Вадим тихо прошел через темную гостиную. Комната была пуста, и он понял, что больше ему не нужно здесь ничего и ни о чем говорить; в этом странном, затаившемся доме, который еще вчера казался ему радостным, праздничным и многообещающим. Возле прихожей мужчина не удержался и бросил короткий, почти вороватый взгляд влево. Дверь в кухню была плотно прикрыта. Почему-то он испытал мгновенное облегчение при виде этой закрытой отныне для него двери.
Надеть ботинки и дубленку было и вовсе минутным делом. Он торопливо намотал шарф, нахлобучил шапку и окинул сосредоточенным взглядом замки. В тот момент, когда Вадим открывал последнюю защелку, ему показалось, что тихо скрипнула дверь в кухне. Через полминуты он уже стоял на улице.
Фонари тут горели через раз, но снег был плотно утоптан, и Вадим рванул через дорогу, чтобы выйти на параллельный широкий проспект. «Не сяду ни в автобус, ни на „мотор“, никуда! — твердо сказал он себе. — Буду идти, пока из головы не выветрятся все сегодняшние мысли. Или пока не засну».
И он зашагал поперек всех улиц и бульваров, пересекая трамвайные пути и перешагивая дорожные парапеты. Потом углубился в парк и забрел в самый конец, где неожиданно попал в тупик. Затем сообразил, что перед ним — просто череда не то киосков во тьме, не то каких-то сараев. Вадим на ощупь отыскал лазейку между ними и выбрался, после чего в замешательстве остановился. Вокруг стояла большая толпа, и светили прожекторы. Он очутился на большой парковой елке возле катка.
Тогда Вадим решил обойти народ. Он свернул за высоченный помост и вдруг натолкнулся в полутьме на длинную и мрачную фигуру, вылезавшую из-под помоста, где до этого, видимо, и скрывалась с неизвестной целью. Вадим с ходу затормозил, а фигура выпрямилась в довольно-таки приличный рост, шмыгнула носом и сумрачно произнесла:
— Мужик, огоньку не найдется?
— ?!!
В первую секунду у Вадима захолонуло сразу все: и сердце, и дыхание, и чуть ли не все пищеварительные органы вкупе с центральной нервной системой! А потом он разъярился, оглушительно и гневно расхохотался фигуре прямо в область лица и сунул ей под нос фигу.
Фига, хоть и в зимней перчатке, была немедленно опознана как обидный и вызывающий жест недоброй воли. Вадима тут же осветили вопросительным фонариком, и он увидел стоящего напротив Деда Мороза в куцей красной шубейке, от которой он казался чрезвычайно худым и длинным. В руках повелитель метелей и домов культуры держал обшарпанный фронтовой баян, который вследствие столь странной мизансцены потрясенно свисал из дедовых рук зубастой драконьей пастью. Возле дедушки стояла, уперев руки в бока, и внучка — в белом сарафане поверх шубы, подозрительно широкая в кости, причем вовсе не в той, что обычно свойственно прекрасному полу, с красным подарочным мешком и косой из рыжеватой пеньки. Все это Вадим разглядел и благодаря ряду лампочек, вполне аварийных с виду, которые тут же нервно засветили, точно по Морозову хотению.
ebooksa