Новый год плюс Бесконечность

— Он ее ел как замороженный, — задумчиво сказал Арчи. — Ты когда-нибудь ел курицу, не разбирая, все подряд, и ни разу не повернув кости в руках?

— Может быть, что и ел, — неуверенно ответил Пьер. — Когда очень голоден был.

— Судя по тому, сколько этот пан употребил внутрь всяческой снеди, тут о голоде не может быть и речи. Разве что о страхе. Когда только из-за него так и жрешь…

Он легким, почти танцующим движением перемахнул через высокий сугроб и шутовски отдал честь напарнику.

— Ну, что, пошли, Искусник?

— Меня зовут Пятрас Цвилинга, — строго сказал Пьер. — И я выше тебя чином. Заруби себе это на носу, младший дознаватель.

И, не дожидаясь ответа, он зашагал в избу.

Младший дознаватель Арунас Шмуц захохотал, хлопнул себя по ляжкам и вприпрыжку кинулся догонять доброго товарища по государственной службе.

— Впервые это случилось восемь лет назад. Тогда один здешний пан, из обедневших мелкопоместных дворян, бросил вызов оборотню. Он во всеуслышание, при всем честном народе, пообещал содрать с него шкуру и повесить на дверях старой часовни.

Пан Митяй задумчиво чертил пальцем в пивной лужице. Вадим сидел напротив, прямой и строгий, весь воплощенное внимание. Дубовая столешница была уже очищена от объедков, рыбьих костей и прочих следов давешней трапезы. К домашнему самогону из местных желтых слив, что «никак не меньше чем с полкулака будут», ни тот ни другой не притронулись. А что касаемо пива, то старший дознаватель Секунда в бытность свою, наверное, пивал хмельного ячменного напитка и посвежее, и поядреней.

— Оборотень, значит, узнал о том. Уж не знаю как. Теперь думаю, в те поры прибегал он в наши Бравицы из лесу. Яко волк зловещий.

— Или же человек, живущий по соседству, — прибавил дознаватель. — Если только не в самой твоей деревушке.

— Может, что и так, — покачал головой мрачный помещик. — Кому ж знать… Тогда дело тоже было аккурат под Рождество; дети бегали под окнами, колядовали. Пан же собирался на охоту за оборотнем, при этом шумел много, ругался и грозился. А на третий день, уж после того, как пан вернулся, бесцельно проплутав по лесам да заброшенным озинам, оборотень его и убил.

— Как убил, сказывали? — тихо спросил Вадим.

— Известно как… — вздохнул Браславский. — Изодрал всего в кровавые лохмотья и повесил бездыханное тело на дверях часовни. Той самой. Дети поутру пошли на каток, увидали и в страхе разбежались. Рассказали по домам родителям… Потом и взрослые собрались, убрали тело, схоронили бедолагу. Так и кончил свою жизнь окаянный пан. Даже имени его потом не упомнили в деревне.

— Что ж так приговорили — к окаянству-то? Он ведь безвинная жертва? — спросил Вадим.

Он знал в общих чертах эту историю, но не понимал связи былого преступления с нынешними делами в деревне. И очень хотел повидать ту девушку, что сидела сейчас в заброшенной часовне, дрожа от холода и страха. А, может, и от ярости, подумал Вадим. Ведь вырвалась она как-то из волчиных когтей! Сильное и страшное чувство, эта ярость. Чувство, которое почти всегда ведет к безумству и крови. Но ярость человеческую при желании и умении подчас возможно использовать, если только ты сильнее духом и выдержка у тебя крепче. С оборотнем же дело может пойти совсем иначе. Ну, что ж, посмотрим!

— Он-то — да. Безвинная, — кивнул помещик. — Да только с тех пор оборотень всегда приходит сюда на святках. Мстить, значит, что ли. Не было еще случая, чтоб не пришел. Убивает и уходит.

— Понятно, — крякнул Вадим. — Только чего ж с больной головы на здоровую валить? Людей дерет оборотень, ему и ответ держать. А тот пан хотел вроде как лучше. Кто ж знал, что ваш оборотень так разозлится, что теперь каждый год приходит мстить роду человеческому? Да еще и после самого радостного Христова праздника?

— Это верно, — согласился Браславский. — Но так уж устроены селяне: коли недоброму соседу напакостить не можешь, так хоть своей жене трепку задать…