— Послушайте, — сказала я. — Вы ничего не можете сделать, чтобы она перестала быть вервольфом.
— Она пыталась покончить с собой, — сказал он со слезами на глазах. — Через день после полнолуния. Она боится, что кому-нибудь причинит вред. Разрезала себе ножом запястье, но рана слишком быстро зажила. Я бы повел ее к проклятому мозгоправу, но не могу рисковать. Никто не знает, кто она. Она уже считает себя чудовищем, не нужно, чтобы еще кто-то говорил ей это.
Я увидел, как округлились глаза Хани, когда она услышала «чудовище». Должно быть, подумала, что она тоже чудовище.
Я нахмурилась. Мне вовсе не хотелось сочувствовать Хани. Гораздо легче просто не любить ее. Она тоже нахмурилась.
— Уберите пистолет, — сказала я Блэку решительным твердым тоном, какой иногда действует на вервольфов. Думаю, и на опечаленных отцов он тоже действует, потому что он спрятал пистолет в кобуру.
— Ей не нужен мозгоправ, — сказала я. — Каждая тринадцатилетняя девочка в какой-то момент хочет убить себя.
Я помнила свои тринадцать лет. Когда мне исполнилось четырнадцать, мой приемный отец покончил с собой и тем навсегда излечил меня. Не желаю такого тем, кто мне небезразличен.
— Запирать ее раз в месяц в подвале теперь бесполезно, — продолжала я. — Маррок говорит: есть все основания надеяться, что она сумеет контролировать своего волка, если вы найдете для нее Альфу.
Он отвернулся и закрыл лицо руками. А когда снова повернулся, слезы исчезли, хотя глаза оставались влажными. Он взял листок бумаги, а банкноты только когда я их ему протянула.
— Спасибо за помощь.
— Подождите, — сказала я, взглянув на Хани. — Мистер Блэк, вервольф, который с вами разговаривал, показывал вам когда-нибудь своего волка?
— Нет.
— А вашей дочери?
— Мы видели его только раз, в ту ночь, когда он принес ее. В ночь нападения. Он оставил номер, и мы разговаривали по телефону.
— Значит, единственный волк, которого вы видели, это ваша дочь, на цепи и не контролирующая себя? А она сама видела только напавшего на нее волка?
— Верно.
Хани в волчьем обличье еще прекраснее, чем в человеческом, если это возможно. Я посмотрела на нее. Волки прекрасно общаются без слов: она поняла, чего я от нее хочу. И очень постаралась показать, что не понимает.
После нескольких минут молчаливого спора — Блэк все больше и больше удивлялся — я наконец сказала:
— Хани, мне страшно не хочется этого говорить, но твой волк великолепен. Никто не подумает о тебе, что ты чудовище. Ведь уссурийский тигр и золотой орел — не чудовища.
Она открыла и закрыла рот, потом посмотрела на Блэка.