– Истин действительно много, – ответил Порфирий.
– А чем они тогда различаются?
– Глубиной. Есть истины мелкие – соль соленая, воздух прозрачный. Есть истины книжные. А есть истины великие, переворачивающие всю жизнь. Я написал лишь о тех, что находят в вине и философских книгах. Но есть еще наивысшая истина, которую сообщают на ухо при посвящении в мистерии.
– А почему ты не написал также и о ней?
– Говорить или писать о ней нельзя по элевсинскому обету. Это карается смертью. Но сегодня ты соприкоснешься с ней сам. И она, поверь, изменит все. Все вообще.
Я ощутил легкую тревогу.
– А давно ты знаком с этой истиной, господин?
– Давно, – сказал Порфирий. – Я посвящу тебя в высшую тайну сам. Лично сообщу на ухо. Смеха ради сравнишь ее с тем, о чем рассуждают софисты.
– Когда мы пойдем в святилище? – спросил я.
– Вечером, когда стемнеет. Я думаю, посещение Телестериона тебе запомнится. Такого с тобой еще не было. Да и ни с кем другим. Мы будем там вдвоем. А потом ты останешься один.
– Прости, господин… А разве мы не войдем в святилище вместе с остальными паломниками? Ведь таинства одинаковы для всех.
– Не совсем так.
– Да, – сказал я, – мне известно, что опытные мисты имеют особый доступ в Телестерион. Но я ведь пока не инициирован.
– Ты вкусил таинство и был на Ахероне. Кроме того, не забывай, что перед тобой великий понтифик. А поскольку я инициированный мист, моя духовная власть простирается и на мистерии тоже. В это время года паломников в Элевсине нет. Город оцеплен. После таинства императора будут ждать преторианцы и жрецы. Я все подготовил еще в Риме, Маркус.
Остаток дня мы почти не говорили.
Порфирий сидел во дворе за колоннадой. Он мурлыкал что-то по-гречески и точил жертвенный топор раздобытым на кухне камнем, показывая изрядное умение – похоже, он и правда занимался этим прежде в Дакии.
После обеда я уснул. Мне приснился обычный кошмар с мрачной фигурой в черном зале – после заплыва по Ахерону этот сон преследовал меня, но более не пугал. Фигура чего-то требовала, и я, как всегда, покорно соглашался, глядя на звездное небо в огромных окнах.
Проснувшись, я вышел погулять во внутреннюю галерею нашего постоялого двора.
Порфирия видно не было. Сначала я думал о ждущем нас таинстве, а потом мое внимание привлекли простодушные фрески, украшавшие стены.
Вот висящая на нити голова Медузы – серая, пучеглазая, опухшая словно с похмелья и чем-то очень недовольная… Ну что тебе не нравится, глупая?