– Николай Андреевич, – негромко позвал Петр.
Старик встрепенулся, протянул руку, взял продолговатую вафельку с сырной начинкой, откусил и принялся медленно жевать.
– Да… Служба по борьбе с наркотиками была в то время хлебным местом, очень хлебным. Я тебе поясню кое-что. Наркота пошла в страну с начала восьмидесятых, из Афганистана. Она и раньше была, это понятно, но тут уже масштаб стал совсем другой. Вагонами, фурами, тоннами. Советская власть не хотела признавать, что у нее те же проблемы, что и на загнивающем Западе, поэтому о наркотиках широкой общественности знать не полагалось. Вроде как и нет такой беды у нас. Наверху-то, конечно, все знали. ЦК КПСС дважды в восьмидесятые годы принимал постановления о повышении эффективности борьбы с наркоманией, в первый раз – в восемьдесят втором, когда из Афганистана пошел поток, потом еще раз, уже при Горбачеве, году в восемьдесят шестом, что ли. А толку – ноль! То, что сделали для исполнения этих постановлений, – кошкины слезы. В Главном управлении уголовного розыска был отдел по борьбе с наркоманией, крохотный совсем. Так его увеличили, расширили. Аж до двенадцати человек! Прикинь, сколько там было сотрудников, если двенадцать – это расширение! Прямо толпа борцов с наркотиками! В восемьдесят девятом году на весь Советский Союз было всего четыреста сотрудников, занимавшихся этим участком. Если точно, то четыреста девять, я хорошо помню, потому что эта цифра была во всех документах, которые готовились, когда обосновывали создание специализированного управления. Жалкие четыреста человек на огромную страну, пятнадцать республик, двести пятьдесят миллионов населения!
– Как же так? – удивился Петр. – ЦК принимал постановления, а их не исполняли? Разве такое могло быть?
– В восьмидесятые могло быть все, особенно после смерти Брежнева. А когда пришел Горбачев, началась такая борьба кланов, про которую надо отдельную книгу писать. Но важно другое. Людей, занимавшихся борьбой с наркобизнесом, было мало, а наркотиков – все больше и больше с каждым годом. Отлаживаются новые каналы поставок, растет и крепнет сеть задействованных в этом бизнесе, вовлекаются новые оптовики, крупные и мелкие дилеры. Теперь смотри, какая арифметика выходит: из четырехсот сотрудников в «поле» трудятся не все, там начальников немерено, а начальники в основном по кабинетам рассиживались и бумажки составляли. Из остальных часть работала честно, другая же часть тоже работала, но несколько иначе, и имела с наркобизнеса очень большие деньги. Могли эти деляги охватить всю поляну? Не могли, маловато их на огромную страну. Поэтому, когда в девяностом году создали Управление по борьбе с распространением наркомании и довели штатную численность по всей стране до тысячи человек, людей, желающих занять новые вакансии и поучаствовать в дележке неохваченных территорий, оказалось очень даже немало. Это же какие деньжищи можно было поднять! Потом управление много раз переименовывали, переподчиняли, но суть оставалась: нереализованных возможностей разбогатеть хватало на много лет вперед. Теперь понимаешь, почему люди так стремились на должности в управлении?
– Они вроде и сейчас стремятся, – хмыкнул Петр.
– Сейчас не то. Все уже давно поделили, и никто не рассчитывает заработать на своем месте больше, чем предшественник. А тогда перед сотрудниками открывалась поистине неохватная ширь, только успевай грести. Столько невыявленных маршрутов, столько нетронутых и непуганых дельцов! Я не просто так тебе это рассказываю. Приказ на Демченко был готов, но поступила информация о том, что он сильно нуждался в деньгах, причем задолжал очень неприятным людям. Возникло обоснованное подозрение, что при таких обстоятельствах Демченко быстро срастется с криминалом и начнет работать на свой карман. Именно поэтому приказ в срочном порядке затормозили.
Выходит, то, что Каменская в письме назвала непроверенными слухами, могло быть и правдой. Или это все-таки сплетня, рожденная тридцать лет назад каким-нибудь недоброжелателем и дожившая до сегодняшнего дня…
– А не могло так получиться, что информацию вам подкинули специально, чтобы вы назначили не Демченко, а другого человека? – спросил Петр.
– Самый умный, да? – Губанов хрустнул очередной вафелькой. – А мы, конечно, не догадались и ничего не проверили. Не волнуйся, дураков нет. Правильно мы тогда сделали, что приказу не дали хода. Основания были. И насколько мне известно, никто за это назначение взяток не брал. По крайней мере, я точно не брал. А за других не поручусь.
– Откуда же появился слух, что именно вы и взяли?
Губанов рассмеялся коротко и хрипловато:
– Это из-за дачи. Да, на работе в главке мне пару раз тогда намекнули, мол, на мой оклад содержания даже с учетом звания и доплат за выслугу лет невозможно купить дачу в таком дорогом месте. Неужели это переросло в разговоры о взятке? Вот не знал! Хотя… Мог бы и сам догадаться, конечно. Но не до того было. Девяносто третий год был тяжелым, особенно осень, ну ты и сам, наверное, помнишь. Конфликт Ельцина с Верховным Советом, Белый дом, все такое.
Петр помнил. Сам-то в то время был еще карапузом, но читал об этом много. Не нужно давать Губанову уйти в сторону и поддаться соблазну прочитать лекцию по политологии.
– А вы в девяносто третьем году купили дорогую дачу?
Николай Андреевич внезапно рассердился:
– Три дачи я купил! Нет, пять! Одна другой дороже!
Он раздраженно швырнул недоеденную вафельку на блюдце и замкнулся в гневном молчании.
– Простите, если я сказал что-то не то и обидел вас, – виновато проговорил Петр. – Но вы же сами…
– Я сказал, что разговоры могли пойти из-за дачи, но не сказал, что я ее купил, – проворчал Губанов. – Речь о той даче в Успенском, которую мы снимали когда-то. У хозяина, спивавшегося художника, никого не было: ни жены, ни детей, ни родни, с которой он поддерживал бы отношения. Со всеми переругался, оборвал контакты. К началу девяностых он был уже совсем больным. По старой памяти я ему помогал чем мог. В девяносто первом разрешили приватизацию квартир, я помог с оформлением бумаг, художник квартиру приватизировал и сразу продал, а сам переселился на дачу. При продаже мы тоже помогали, проверяли покупателей, следили, чтобы не обманули. Я его отговаривал от этих шагов, объяснял, что на даче он зимой один не проживет, здоровье уже не то, чтобы с дровами возиться, воду греть, да и вообще… Но он не послушался, сделал по-своему. Мы с Юркой, сыном, регулярно ездили, проведывали его, возили продукты, дрова кололи. Надеялись, что денег от продажи квартиры хватит надолго, но просчитались. Художник наш быстро все спустил, любил большие компании, всех угощал. Приезжал в Москву и водил своих приятелей по ресторанам. Ничего уже не соображал, мозги все алкоголем пропитались, а дружки и рады нажраться на халяву. В девяносто третьем, примерно месяца за два до событий в Белом доме, оформил проживание в Доме ветеранов Худфонда. Это что-то вроде дома престарелых для заслуженных живописцев. Понял, что еще одну зиму он на даче не протянет. Оформил завещание, дачу мне отписал и переселился. В Доме ветеранов прожил меньше месяца и умер. Наверное, чуял, что конец близок, и побоялся умирать в одиночестве в пустом доме. Вот такая грустная история. Через несколько лет я эту дачу продал, чтобы решить жилищную проблему и свою, и Юркину. Из стоимости наших с ним квартир и дачи получилось два очень приличных жилья. Мне-то много не нужно, а вот у него семья, дети.