– Знаете, меня заинтересовала одна мелочь. Там была какая-то записка. В протоколе осмотра места происшествия она есть, переписана на французском, но без перевода. А больше нигде нет: ни в протоколах допросов, ни в обвиниловке, ни в приговоре. И я понял, что она не имеет никакого отношения к делу, поэтому про нее никто больше не спрашивал. Александр Геворкович, а как вы догадались, что линию записки не нужно больше отрабатывать? Вы сразу отбросили эту версию, потому что ваш опыт подсказывал: не в цвет. Вот мне бы так научиться с ходу отсекать лишнее, чтобы сконцентрироваться на главном! Наверное, есть какие-то признаки, по которым вы определяете, в каком направлении есть перспектива, а на какое лучше не тратить силы. Поделитесь?
Кокетливая Мариночка принесла закуски и небольшой графинчик водки, сразу разлила в две хрустальные стопки. Абрамян проводил молодую женщину плотоядным взглядом, устремив глаза на ее пышные ягодицы, ухватил стопку, выпил залпом, хрустнул малосольным огурчиком, зажевал веточкой петрушки. Приподнял брови, глядя на Юру, который к своей стопке не притронулся.
– А ты чего?
– Извините, не буду. Плохо переношу алкоголь, голова сразу мутнеет. Если бы мы просто так собрались, выпил бы с удовольствием, но сейчас мне…
– Понял, понял, – махнул рукой Абрамян, – не объясняй. Сейчас мы с тобой о профессиональном говорим, вроде как практическое занятие проводим. Голова должна быть ясной.
Юра лгал. Он прекрасно переносил спиртное, мог выпить очень много и не захмелеть, но интуиция подсказывала: в данном случае лучше выглядеть слабым и недалеким.
Александр Геворкович не сумел назвать ни одной фамилии, но существо дела помнил, как оказалось, неплохо. Он рассказал и про девушку из кордебалета, и про ее жениха – переводчика с французского, и про ее друзей с «высокими» связями, и про долгие, но совершенно бесплодные разговоры с богемным окружением Владилена Астахова.
– Уйму времени потратили, целый месяц возились, и все впустую. Версию с балериной и ее ухажерами пришлось бросить, потому что нас заткнули, там выходы на такие сферы светили, что лучше не соваться, – Абрамян выразительно посмотрел на лейтенанта.
– Вам запретили работать в этом направлении?
– Ну что ты, впрямую никто ничего не запрещал, но дали понять, что это крайне нежелательно. Дело забрали у Дергунова, первого следователя, передали Полынцеву. Мы, честно говоря, тогда немного растерялись, других-то версий у нас не было. А тут твой дядька подсуетился, очень вовремя получилось. Благодаря ему и раскрыли.
Абрамян вдруг осекся и отвел глаза.
– Тебе отец говорил? Или ты не в курсе?
– Говорил.
– Ну слава богу, – с видимым облегчением выдохнул Александр Геворкович. – А то я ляпнул не подумавши, а потом вспомнил, что Коля с самого начала просил меня не распространяться насчет Михаила. Не хотел, чтобы в семье знали, особенно ты и Татьяна Степановна. Вот я и молчал. Давно он тебе сказал?
– Давно. Я тогда только-только из Омска вернулся.
– Ну дает Колька! Вот кто умеет держать язык за зубами и не болтать! Ему бы не в кадрах штаны протирать, а в разведке служить. Столько лет таился! Зря он в свое время из розыска ушел, такому, как он, самое место среди нас.
Абрамян восхищенно присвистнул и опрокинул очередную стопку.
– Как там Мишка-то? – спросил он с неподдельным интересом. – Твой отец вроде говорил, что он в Красноярске?
– Да. Собирается через год-полтора возвращаться.
– И как у него карьера? Небось в гору пошла? Такому палец в рот не клади, откусит не только руку, но и кресло, в котором владелец той руки посиживает.