– Проси меня, проси. – Палач взял бурдючок, побулькал. Потом выдернул пробку, вдохнул. – Сладкая. – Попробовал на язык. – И холодная. Хочешь?
Поднес к самому носу – убрал. Шельма заплакал. Габриэль засмеялся.
– А я отхлебну, – говорит.
И отхлебнул, дурень конопатый.
На свете, конечно, дураков много. Из десяти человек девять. Но таких, как Габриэль, было поискать. Кажется, в тот раз он и не понял, отчего ему мертвые души привиделись.
Подождав, чтобы дубина отпил побольше, Яшка ему сказал:
– Только самая глупая мышь попадает два раза в одну и ту же мышеловку.
– А?
– Сейчас договоришь с душами.
– Ч-что? – А сам уже качается.
– Баюшки-баю, – пропел Шельма и без страха толкнул великана в грудь. Тот мешком вывалился из телеги, бухнулся оземь.
Встав над беспомощным голиафом, Яшка изрек:
– Зарезать бы тебя, идолище поганое. Но комар – не аспид. Жалит, да не до смерти. Валяйся себе. Змею мою только отдай.
Убрав алмазную красу обратно в пояс, сел в повозку, взял поводья – почесал затылок.
Нечего в одиночку по степи таскаться. Этот очнется – вконец вызверится. Не сойдет со следа.
Подумал-подумал, да и повернул обратно.
Вернулся в стан тихохонько, не замеченный даже рязанцами-часовыми, которые, умаявшись таскать тяжелое, бдили незорко.
До рассвета оставалось еще часа два. Лег Шельма прямо на травушку, зевнул: ох и ночка.
Уснул.
Разбудили, как тому и следовало, громкими воплями.