Тут мурза наконец снял с лица зеленый лоскут. Сощурился. Глаза у него были припухшие, с красными веками, но несомненно зрячие.
– В запальное отверстие кладется трайбладунг, – стал объяснять Бох.
Кнехт зачерпнул из открытого бочонка черной пыли, через кулек засыпал в дырку, что находилась в задней части бомбасты.
– Через дуло забивается сначала огненный прах, потом заряд…
Слуги особой палкой с кружком на конце затолкали в жерло еще трайбладунга, притащили тяжелый мешок, запихнули и его.
– Что такое «заряд»? – спросил Шариф-мурза.
– В мешке пуд чугунных шариков, но вместо них можно класть обычные камни… Теперь нужно отойти в сторону.
Все – и татары, и немцы – переместились куда показал Бох: шагов на двадцать вбок. У пушки остался только Габриэль, который непонятно зачем высек огнивом искру, запалил трут и стал раскалять кончик железной кочерги.
– Уши лучше заткнуть.
Бох зажал голову между ладонями. Все последовали его примеру – кроме Яшки. Вдруг хозяин еще что-нибудь скажет, а не услышишь?
– Давай! – крикнул купец.
Габриэль ткнул докрасна разогретой железкой в дырку, и случилось нежданное-негаданное.
Тяжеленная труба с ужасным грохотом подпрыгнула и плюнулась огнем-дымом. У Яшки заложило уши. А в высокой траве, на которую была направлена бомбаста, пролегла большущая, углом расширяющаяся проплешина, будто невидимый великан с размаху махнул гигантской косой.
Татары присели от шума и огня. Потом замахали руками, загалдели. Кнехты – те приосанились. Гордились своим немецким чудом.
А мурза похлопал красными глазами, пожевал губами. Обронил:
– Хорошо. Я доложу беклярбеку. – И только.
В тот день дальше не поехали. Татаре разбили лагерь в пятистах шагах от каравана, в одной из балок, которыми здесь была иссечена вся степь.
Вечером Бох сказал:
– Пойдем, Шельма. Сделаем визит вежливости херу Шариф-мурзе.
Пошли.