– Если мы ничем не хуже их, а даже лучше, отчего это на вече только мужчины голосуют? Почему в посадники и тысяцкие только мужчины мужчин выбирают? Неужто ты не справилась бы с посадничеством? Или я, или хоть Борецкая?
Григориева слушала с интересом, хоть и недоверчиво улыбалась.
– Где ж это, в каком царстве-государстве видано, чтобы власть была у баб?
– Нигде. А у нас будет. Одних убедим, других уласкаем, третьих за горло возьмем. Почему ты должна править через дурака Булавина, а я через своего слизня-муженька? Давай ты будешь посадницей, а я тысяцкой.
– Ну да, а владыкой посадим Марфу, – засмеялась Настасья. – Как раз она в монастыре сидеть заскучится. Мечты это, сестрица. С бабьей властью никто дела иметь не захочет. Нам с другими государствами торговлю вести, договора заключать. С той же Москвой. Сначала мы с ней разбранимся, а после придется ведь и замириться. Куда нам от нее деться? Да и великий князь неглуп. Знает, что ему без нас и без моря нельзя. Я снова буду на Низу зерно покупать, у меня там севы и пахоты вперед оплачены. Хотя права и Марфа – в Литву хлебный путь тоже проложу. Но нельзя нам менять шило на мыло: то от Москвы зависели, а тут к Литве в такую же удавку попадем.
– Значит, ты порывать с Москвой не хочешь? – Шелковая вздохнула. – А я бы с ними, дикарями немытыми, никаких дел вести не стала. Пускай без нас вконец отатарятся. Поставила бы крепостей по всему низовскому рубежу. Платила бы крымцам, ордынцам, казанцам, ногайцам, чтобы трепали Москву беспрестанно, как собаки медведя. А еще патриарху царьградскому послала бы денег, много. Чтобы у Москвы русскую митрополию отобрал и передал бы нам в Новгород. Или учредил бы нашу собственную, новгородскую.
Настасье становилось всё удивительней. Она таких дальних мыслей от Горшениной не ждала.
– Там видно будет, – уклончиво молвила Каменная. – Дело это протяжное, наших дней не хватит. Будем из другой жизни смотреть, как наши детки-внуки в этой управляются.
– Брось! – махнула Ефимия. Она, кажется, немного захмелела от ренского. – Никакой другой жизни нету, только эта. Живем, пока не померли. И что не успели – того уж не увидим.
Настасья опешила:
– Как это нету? А Бог как же?
– Кто его видал, Бога-то? – Шелковая усмехнулась. – Разве Марфа, в вещем сне.
Каменная была ошеломлена. Она много пожила на свете, повидала всяких людей, но такие, чтобы вовсе в Бога не верили, ей еще не попадались.
Однако расспросить старинную подругу – как это можно жить и в Бога не веровать, Настасье не пришлось. В дверь светелки постучал Лука, сказал, что на двор прибежал некий человек, назвался Китой и просит срочно допустить его к госпоже Ефимии.
– Это может быть важное. – Горшенина, нахмурившись, поднялась. – Подожди, отлучусь.
Вернулась она того мрачнее – и очень быстро, почти бегом.
– Права ты была, Настасья! Есть у Марфы тайный умысел, как повернуть завтрашний день в свою пользу!
– Откуда знаешь? Кто таков Кита?
– А ты чаяла, только у тебя близ Марфы лазутчик есть? – сказала Ефимия и махнула рукой – нечего, мол, сейчас на пустяки время тратить. – А удумала она вот что. Ныне ночью, перед рассветом, ее паробки, замотав лица, нагрянут сюда. Людей у Борецкой больше, чем у тебя, сама знаешь.
– Убить, что ли, меня хочет? – не веря, усмехнулась Григориева. – Врет твой Кита.