– Нет, если тебя убить, весь Новгород вздыбится. Тогда твоего поставленника Булавина на вече единым голосом выберут. Марфа задумала хитрее. Ты хоть и каменная, а есть у тебя одна трещинка. Сама знаешь, какая.
– Олена?!
У Настасьи с лица сползла усмешка.
– Увезут невестку, а тебе скажут: ежели завтра Ананьина не выберут, не родится у тебя ни внук, ни внучка. И тут уж ты сама будешь думать, как Ананьину помочь.
Григориева кинулась к двери.
– Куда ты?
– Уведу своих в башню. Ее приступом не возьмешь.
Шелковая крикнула что-то вслед, но разговоры разговаривать сейчас было некогда.
– Олену Онуфриевну, Юрия Юрьича веди во двор, живо! – бросила Григориева письменнику. – Скажи: гроза. Она поймет.
Выскочила наружу в чем была, хотя к ночи сильно похолодало, лужи прихватило ледком. Побежала к темной громаде Настасьиной башни, громко зовя десятника:
– Прокофий! Прокофий! Тревога!
Ничего, думала, до рассвета еще далеко. Запремся, до утра досидим. Стены каменные, двери кованые. Не ворвутся враги, зубы сломают. А наступит день – уберутся. Разбойствовать в день Великого Веча – это весь город против себя поднять. Не посмеют.
Десятник мешкал, и боярыня заколотила железным кольцом в дверь.
– Прокофий! Просыпайся!
Все ценное тоже перенести в башню. Утварь пускай громят, не жалко. Слуг отослать, чтоб не попали под горячую руку…
Дверь открылась – не как обычно, а со скрежетом и почему-то криво. В проеме стоял незнакомый мужик, испуганно пялился на великую боярыню.
– Где Прокофий? Ты кто, новый стражник? Поднимай всех!
– Нет никого, боярыня. Один я. – Мужик сдернул шапку. – И не стражник я – дверной мастер Зотов.
– Какой дверной мастер? Где стража?
– Перевели всех, пока работы.