Седмица Трехглазого

22
18
20
22
24
26
28
30

Келья настоятельницы стояла наособицу – чистенький домик в дальнем углу двора, за ягодными кустами и цветниками.

– А что у вас тут? – спросил Мартирий про длинный корпус с множеством отдельных крылечек.

– Боярыни обитают, столбовые дворянки – каждая сама по себе. Многие, овдовев или к старости, к нам удаляются, спасать душу. Иные и со служанками.

Теперь стало понятно, откуда у монастыря богатство. Знатным женкам здесь доживать на покое хорошо – недалеко от Москвы, от детей и внуков. Поселяясь, старухи делают щедрые вклады, да и родственники, навещая, тоже, поди, не скупятся на подношения. Ох, не найдется здесь места для нищего калики. Разве что чудо поможет.

О том перед входом и помолился – о чуде.

И что же? Помог Господь.

Матушка встретила северного монаха со всем радушием. Встала из-за стола, на котором писала какую-то бумагу, низко поклонилась, спросила, кто и откуда.

Была она угловата лицом, тонкогуба, взглядом пронзительна – сразу видно, что быстра умом и опытна в людях.

Поговорив с гостем минуту-другую, как следует к нему приглядевшись, сказала:

– Вижу я по лицу и повадке, что человек ты непростой. Кем ты был?

– Монастырским келарем.

– Нет, ранее того. В миру. Я тех, кто привычен к власти, сразу распознаю.

Мартирий рассказал, назвал прежнее имя.

– А-а, слышала про тебя. – В глазах Фотинии мелькнул огонек. – Говорили, ты прибил палкой боярина Милославского.

– Грешен, матушка. Только не палкой – рукой. – И вздохнул, сам удивляясь на прежнюю свою злобивость.

– Так ему, собаке, и надо! Из-за его воровства Медный мятеж случился. Мужа моего, думного дьяка Соковнина, толпа поймала и безвинно била, отчего он, бедный, захворал и помер. За то Милославский сейчас в аду раскаленные сковороды лижет!

Сказав нехорошее, игуменья покрестилась на икону, попросила у нее прощения за злосердие.

– Аминь, – кротко молвил Мартирий, поняв, что из обители его не погонят. Как-нито оно устроится.

И устроилось.

Он сказал матушке, что в этом монастыре жил когда-то отроком и желал бы окончить здесь свои дни. Ежели ему невозможно быть в женской обители, то нельзя ль поставить келью или поселиться за стеной?