Убогим выкидышем спустился он с дворцового крыльца на сумеречную площадь. Задерживаться в Синбирске бывшему депутату теперь было незачем. Оставалось только забрать с воеводского подворья скромные пожитки, каковые поместятся в один сундук, и попросту, без фельдъегеря, на медленных почтовых пересечь постылую, жестокую матерь-Россию из восточного ее края до западного.
Сбоку, от тумбы с каменным львом, обозначилось некое движение. Посмотрев, Луций увидел попа, вовсе ему незнакомого. Духовная особа была в заплатанной рясе и лаптях, а лица не разглядеть – видно только склоненную в поясном поклоне голову с шишковатой плешью. Скуфейку попик сжимал в руке.
– Что вам угодно, отче? – с недоумением вопросил Катин.
Человек разогнулся. Лицо длинное, круглоносое, в морщинах, бороденка клоками.
– Вижу ли я пред собой его высокое благородие господина Катина? – робко, с дрожанием осведомился священник.
– Его самого. А вы кто?
– Слава Господу! – Попик перекрестился и снова качнулся туловищем к земле. – Якож есмь смиренный Пигасий…
В самом деле, чем-то похож на лошадь, верней на старую, заморенную клячу, подумал Луций.
– …Приходской поп вашей якож вотчины села Карогда, – закончил клирик, распрямился и замолчал, испуганно моргая – будто ждал кары за свою дерзость.
– В каком смысле «якож»? – растерянно спросил Катин. За полгода синбирской жизни он так и не удосужился побывать в пожалованном имении и даже совсем о нем забыл.
Попик сконфузился.
– Это я вставляю словеса от косности языка, за что еще в семинарии от отцов учителей бывал многажды ругаем и якож даже бит… Карогда – вашей милости собственная вотчина, безо всякого «якож»…
– Да, не добрался я до вас. И теперь уж, видно, не доберусь, – сказал Луций вслух, а сам подумал, что от имения, подобно депутатству, надо будет как-нибудь отказаться. – Уезжаю я, отче. Навсегда.
Произнесено было спокойно, даже ласково. Казалось бы, ничего обидного или грозного. Но слова Луция произвели сокрушительное действие. Священник охнул, закрыл руками лицо и горько, безутешно разрыдался.
– Пропали… Теперь якож совсем пропали, Господи… – бормотал он.
– Да что такое? – Катин взял старика за локоть. – Чем вызваны ваши слезы? Уж не я ли тому причина?
Очень нескоро, терпеливыми увещеваниями и ласковыми уговорами побудил он карогдинского пастыря объяснить, что за беда.
Рассказ этот, если исключить из него всхлипы, призывы к Господу и многократно употребленное «якож», в сокращенном виде выглядел так.
– У барина, которому раньше принадлежала деревня и кто помер бездетным, был дворовый человек Агапка по прозвищу Колченог, бывый солдат. Ногу ему оторвало на прусской войне, но он и на деревяхе управлялся ловко, погонится – не уйдешь. А гонялся Агапка за многими. Барин, спаси Господи его душу, был срамник и охальник, а Колченог еще того пуще. Все его боялись, и управы было не сыскать. Потом барин от многопития преставился, Карогда отошла в казенное ведение, и приехал немец-управляющий. Под ним Агапка притих. Но когда село пожаловали вашей милости (здесь поп опять Луцию низко поклонился), немец уехал, остались мы сами по себе, и на безначалии Колченог пустился во все тяжкие. Он и сам-то силен, по-звериному ловок, страшен, а у него еще два меньших брата, Еремка с Елизаркой, оба сущие медведи. Втроем они всю Карогду под себя подмяли, никто не пикни. Сначала некоторые пробовали. Но кузнеца Филимона, крепкого мужика, Агапка на кулаки одолел и у всех на глазах затоптал до смерти. А прежнего старосту, Ефрем Лукича, выгнал зимою на мороз, со всей семьей, и никому не велел в избу пускать. Меня на ту пору не было, я на богомолье ходил, а прочие забоялись… Померли все Ефремовы и долго потом заиндевевшие лежали, целую неделю. Не давал Колченог ни отпеть их, ни похоронить…
– Да как такое возможно? – не выдержал жуткой повести Катин. – А пожаловаться властям?
ebooksa