Доброключения и рассуждения Луция Катина

22
18
20
22
24
26
28
30

С других столов оборотились, глядя на стоящего безо всякой приязни. «Орловские» с самого начала, когда новичок не подошел к ним знакомиться, его невзлюбили. Похолодели к синбирцу и «панинские», видя, что он пренебрег их компанией ради купечества.

Самый шумный из «меднолобых», полковник в гусарском мундире, презрительно крикнул:

– Что нам за дело до ваших извещений? Сядьте и не мешайте нашей беседе!

Катин вышел на середину, внимательно смотря на грубияна.

– Извещение не от меня, а от ее императорского величества. Потому прошу всех выслушать стоя.

Эти слова, нарочно сказанные негромко, тем не менее произвели впечатление пушечного залпа. Загрохотали стулья. Первым вскочил и вытянулся побледневший полковник, напугавшись, что надерзил тому, кому не следует.

Установилась похоронная тишина, а Луций еще и подержал паузу.

– …Завтра в десять часов утра всем депутатам надлежит явиться на зады известного вам Троицкого собора, где возведен белый шатер, украшенный царским вензелем. Там по воле государыни поволжские представители проведут заседание о нуждах, наказах и запросах своих местностей. Не должны себя сдерживать и те, кому есть что изъяснить о материях, касающихся всего государства. «Подготовительное совещание» – названье определено лично императрицей – будет происходить в присутствии секретаря ее величества господина Козлицкого, который запишет и передаст государыне всё насущное. Приготовьтесь, господа. Завтра ваши чаяния будут услышаны! – торжественно закончил Катин свою орацию, но потом вспомнил, что упустил важное.

– Нам надобен председатель, который поведет совещание. Кого угодно избрать на сию почетную должность господам депутатам?

Он ждал, что «орловские» как крупнейшая фракция выдвинут кого-нибудь своего, хоть того же шумливого гусара, но вышло иначе.

Полковник, только что не желавший и выслушать Катина, поспешно крикнул:

– Вы и будьте председателем, коли вам доверено нас созвать! Кто ж еще?

И все три стола согласно загудели. Голосовать было бессмысленно – Луций понял, что результат выйдет тем же.

Такой оборот застал его врасплох. Ведь председатели лишь следят за порядком, исторических речей они не произносят. А кто станет обличать крепостничество?

Но, посмотрев на раскрасневшееся лицо Лисёнкова, наш герой озарился идеей много лучше прежней. Главное скажет не бывший гартенляндский министр, воззрения которого для государыни не новость, а человек из самой толщи народа! Оно выйдет неожиданней, сильнее и нагляднее! Пусть Екатерина увидит, каковы в России простолюдины!

Наш герой смиренно поблагодарил за честь, объяснил, как будет устроено завтрашнее действо, а потом отвел молодого нижегородца в сторону и сказал, что говорить о дворянском рабовладельчестве выпадает ему.

– Не оробеете?

– Ради обчества – сдюжу, – ответил Лисёнков, пылая взором.

Вот оно, наше русское третье сословие, подумал Луций, чувствуя пощипывание в носу. В прежние времена, верно, и прослезился бы. Скоро, скоро уйдут в прошлое посадские, мещане, торговцы, а вместо них подымет гордую голову новая русская буржуази, надежда просвещения и прогрессии!

* * *

Убранством шатра, в котором суждено было зародиться российскому парламентаризму, Катин занимался сам, с любовью и тщанием.