– Что же за важность? – откинулся он на спинку стула, положив лодыжку одной ноги на колено другой.
– Ничего. Ничего не случилось. Просто я должна была поделиться этим с тобой, – в голосе девушки появились какие-то нервные нотки. Она достала из сумки большую тетрадь с твердой обложкой, на которой была изображена цветущая вишня, кажется, ромашки, тянущиеся к солнечному небу. Оля аккуратно обеими руками положила тетрадь на стол и ладонями прикрыла верхние ее уголки. Дэн внимательно даже как-то настороженно наблюдал за движениями гостьи, но ничего не спрашивал.
– Это стихи Инны, – наконец решилась Князева. – Она писала стихи и вела дневник. То есть она в стихах вела дневник, если так можно сказать. Вернее, описывала свои чувства в стихах.
– Я не знал, – хрипло ответил ей парень. Это стало для него открытием.
– Никто не знал, кроме меня, – поторопилась сказать девушка. Обычная ее уверенность пропала, и видно было, что Ольга Князева чувствует себя не в своей тарелке. – Она мне иногда давала почитать, но не все. У нее здорово получалось, но Инка всегда говорила, что плохо. Вот… Таких тетрадей несколько, а это – последняя. Там кое-что написано про тебя. Я недавно перечитывала и поняла, что ты должен знать. Раньше мне и в голову не приходило поделиться этим, а вчера… Я смогла в себе это перебороть. Мне ведь казалось, что это только наше – ее и мое, и делиться совсем не хотелось.
– Ты мне ее отдашь? – спросил Денис, как-то странно глядя на тетрадь с вишней.
– Нет, – помотала головой девушка. – Я не настолько готова делиться. Ты прочитаешь их при мне и отдашь обратно. Ты просто должен это знать. Я поняла, что надо любить не мертвых, а живых.
И она придвинула тетрадь Смерчу. Тот несколько секунд разглядывал обложку и только потом открыл первую страницу. Она была исписана простой синей ручкой. Знакомый почерк – неровный, быстрый, с завитушками, со слабым нажимом, но резкими порою линиями, был, как и несколько лет назад, неразборчивым, и то и дело, одни слова были зачеркнуты и новые написаны сверху, но все же Денис отлично рассмотрел заглавие стихотворения «Сестра, ты знаешь, а я влюбилась…».
– Что я должен знать? – поднял он взгляд на Князеву. Может быть, не понимал, может быть, оттягивал момент чтения.
– Кое-что важное. – Ольга, казалось, собралась, и голос ее стал четким, даже несколько жестким. – Я не хочу, чтобы ты думал, будто она тебя винила бы… Или что она, пользуясь терминологией Никиты, твоя судьба, и ты ни с кем не сможешь быть больше счастливым.
Дэн удивленно взглянул на девушку.
– Ты можешь притворяться крутым и сильным, но ведь я знаю, что это груз на душе, – продолжала она. – С ним тебе трудно будет быть счастливым. У меня ведь было также, – вдруг страстно заговорила она, и во взгляде ее светлых глаз мелькнуло что-то знакомое Денису – он видел это в зеркале не раз, – я тоже себя винила. Она, такая хорошая, ушла, ушла со своими мечтами, целями, талантами, а я – такая плохая, которая ничего никогда не ценила и не хотела, осталась. Я пыталась быть, как она, но у меня ничего не выходило. До меня было сложно достучаться. – Она в подтверждение своих слов даже постучала костяшками пальцев по деревянному столу. – Это уже потом пришло, и мне помогли. А я хочу теперь помочь тебе.
– Мне? – переспросил парень и вновь принялся осторожно переворачивать страницу за страницей. Он не читал пока сами стихи, только лишь заголовки, боясь погрузиться в написанное, как в холодную воду. Один из них со странным названием «Письмо росы» вдруг напомнил Дэну обрывки чудного странного сна.
– «Письма росы»? – спросил он.
– Инна так себя в шутку называла. Инка-росинка.
Синие глаза заскользили по неровным столбикам стихотворения.
Стихотворение было длинное, и он читал сначала его, а после принялся читать «Письма росы» с самого начала, внимательно разбирая строчку за строчкой. Стихотворений было не много – около пятнадцати, но когда Смерчинский закрыл тетрадь, было уже темно, закат уже давно окончил свое представление, и Ольга предусмотрительно включила торшер, дарящий теплый неяркий свет.
– Все? – тихо спросила она Дениса и поставила перед ним новую кружку с душистым чаем.
Смерч не изменился в лице, желваки не ходили по скулам, зубы не сжались, не появилась гримаса отчаяния или боли, а в глазах не стояли слезы. И не было в их выражении пустоты или обиды и отчаянной ненависти, направленной на самого себя. Его лицо было спокойным, но было в нем что-то еще, то, что бывает у человека, который только что решил сложную задачу, над которой долго бился.
– Денис, скажи хоть что-нибудь? – попросила встревоженная реакцией парня Ольга. Она ждала всего, что угодно, даже слезы, но Смерчинский вновь удивил ее.