– Мама, почему наша жизнь не такая, как клубника? – вдруг спросила я.
– М? В смысле? – не сразу оторвалась от фильма она.
– Почему она не такая сладкая? – повторила я, не узнавая свой голос. – И почему жизнь, как клубнику, нельзя заморозить в холодильнике, чтобы она застыла на счастливом моменте?
Да, кому-кому, а себе я всегда могу во всем честно признаться. Я бы остановила свою жизнь там, где была счастлива с Дэном, и наслаждалась бы все отведенное мне время его лживыми губами и наглыми руками, не зная, что такое боль от душевных ран, не чувствуя обид, тревог, забыв о гордости и наплевав на условности.
– Глупая же ты у меня. Ничего еще в жизни не понимаешь. Садись, я тебя расчешу, – сказала мама. Когда я была маленькой, она часто расчесывала меня, чтобы я успокоилась и прекратила вертеться и бегать.
Я села маме в ноги и закрыла глаза. А она, как в детстве, проводила по моим теперь уже вновь светлым волосам большой деревянной старой расческой. Это и правда успокаивало – как и тиканье часов, и звуки радио, и привычный шум телевизора, по которому начались вечерние новости… Мама что-то рассказывала мне, явно желая успокоить, диктор рассказывала о главных событиях недели, а я просто поджала под себя ноги и думала, думала, думала. А еще очень скучала. По Смерчу, конечно же. И по тому, что было, хотя для него все это оставалось лишь игрой. А потом в новостях вновь заговорили о разбившемся на днях на юге страны рейсе, о том самом, на который едва не попала Ольга Князева с семьей. Репортаж был грустным. Слушая корреспондента, я вдруг задумалась о том, какая я все же эгоистка. В мире происходят такие страшные трагедии, а я переживаю из-за больной любви. Подумаешь, какой-то там Смерчинский, какие-то то там чувства, все это можно пережить. Да, все можно пережить, кроме…
– Однако не все пассажиры, купившие билеты на трагический рейс, вылетевший на юг двадцать шестого июня, попали на борт, – вещал ведущий. – Диана чудом осталась жива. Ее досадное, казалось бы, опоздание на рейс стало ценой за жизнь.
Камера показала простую на вид девушку с черными волосами и темными глазами – то ли испуганными, то ли радостными. За руку ее держала маленькая девочка, которая, кажется, стеснялась камеры и смотрела в пол.
– Мы с ребенком должны были поехать на отдых, в Галазе у нас родственники, поэтому мы приезжаем туда каждый год, – взволнованно говорила брюнетка, не отпуская руку маленькой девочки. – А в тот день были такие пробки, что мы просто не успели на регистрацию. Опоздали почти на сорок минут! Знаете, сначала обидно было, что на море не попадем, а теперь, – она прижала дочку, наконец посмотревшую в камеру большими наивными васильковыми глазами, к себе и голос ее дрогнул, – я готова благодарить каждого автомобилиста на дорогах в тот день.
И тут до меня дошло.
Удивление, граничащее с помешательством, оцепенение, замораживающее пульс, страх, рассекающий душу, – все это одно за другим овладело мною, и если только первые два состояния заняли несколько секунд, то последнее держало долго.
Все можно пережить, кроме… кроме… утраты.
Напугав маму, я вскочила на ноги, перевернув тарелку с клубникой.
«
– Ты чего, Мария? – натуральным образом обалдела она.
Как бы я это пережила?
– Мама! – прокричала я. – Мама, он чуть не погиб!
– Кто? – запаниковала она, не понимая, почему ее дочь в таком состоянии. – Ты о чем? Маша? Маша! Тебе что, успокоительное давать уже? Что с тобой? Объясни мне, что с тобой!
– Нет, мама, не надо! Просто он жив! – не могла я сдерживать эмоций. И, едва не зарыдав, обессиленно упала на диван и крепко сжала пальцами края подушки. Оля должна была ехать в Галаз двадцать пятого числа, а Денис – двадцать шестого. Но он уехал раньше. Непонятно по каким причинам, но намного раньше. А что было бы, если бы он уехал тогда, когда планировал? От этой мысли в висках стало жарко, а перед глазами поплыли мошки. Если бы не уехал двадцать пятого июня – точно погиб бы! И он, и его родители.
Голова закружилась, и мне казалось, что комната вращается вместе со мной.