— Вот именно.
Игбар зевнул.
— А стоило бы. Нет, приятель, я не сомневаюсь, что все тобою рассказанное — чистая правда. Просто поражаюсь, насколько у тебя цепкая память.
— Ясно.
— Неужели?
— Ладно, довольно.
— Ты напоминаешь мне собаку с костью. Ни за что не выпустит из пасти. Впрочем, в какой-то степени я тебе даже завидую, Лукас. По крайней мере при встрече ты сразу узнаешь своего двойника. А я — черта с два. Уже годами преследую его, и все без толку.
— Так ведь никто своего двойника и не ищет. Все как раз наоборот, это наши двойники гоняются за нами.
— Правда? Тогда дела еще хуже, чем я думал. Ведь я никого не жду. И никогда не ждал.
— А как же насчет Шона?
— Шона интересует только он сам. Сучонок этакий.
— Грубо.
— Так жизнь, извини за банальность, — грубая штука. Город чудес — это, в конце концов, не больше чем бордель. Получаешь то, что подсказывает тебе фантазия.
Игбар посмотрел на меня. Белки у него пожелтели, взгляд блуждал.
— Кто это написал, — спросил он, — «что-то меня тяготит, по-моему, это я сам»? Или что-то в этом роде.
— Дилан Томас?
— Дилан, бля, Томас. Продолжение следует. Еще один злобный карлик. Только в данном случае речь не обо мне, да и вообще ни о ком. К тому же «тяготит» — не то слово. Совсем наоборот: речь идет об утрате дара мгновенного восприятия. Для художника это катастрофа, ты не находишь? Я превратился в человека, который смотрит в зеркало и видит то, чего там нет.
В баре почти никого не было — время обеда еще не наступило. При нашем появлении Сантьяго оторвался от газеты, и на лице его появилось то, что в любом другом случае можно было бы назвать гримасой отвращения, но у него сходило за улыбку. К нижней губе прилипла черная сигара.
— А, это вы, — обратился он ко мне. — Живой? А я думал, померли.
И, не дожидаясь ответа, Сантьяго вновь погрузился в чтение газеты. Я не был у него в баре с тех самых пор, как заходил сюда с пожирателем огня.