Таким холодным бывает только лед. От прикосновений мертвой плоти я поминутно вздрагивал, мышцы на руках напрягались. Мне было противно, но, хотя нервы сдавали, а слезы щипали глаза, я погладил седые волосы, за подбородок повернул лицо вверх, припал губами ко рту трупа и с притворной нежностью произнес:
— Мама!
— Откуда вы можете ее знать, Виктор? — сказала Лили.
— Я сделан из множества таких, как она.
Прежде Лили побаивалась и сомневалась, но теперь эти чувства пересилило нетерпение.
— Да, из множества таких, как она, а еще из целого стада коров и быков! — Она властно топнула ногой. — Отведите меня обратно в церковь, Виктор. Я замерзла.
Я отбросил тело вбок, схватил Лили за шкирку, заставил встать на колени над трупом и прижал ее голову так, чтобы она задевала лицо покойницы.
— Замерзла, да не задубела, как она! — Голова закружилась в бреду. Я толкнул Лили в последний раз, и она упала на труп. Со сдавленным криком она насилу поднялась и побежала, наталкиваясь на надгробия и спотыкаясь о кочки. Мне было все равно, вернется она в церковь или выбежит на дорогу: я напугал Лили по злобе, но вместе с тем и по доброте.
Я чувствовал себя оголенным нервом, но снова притянул труп на колени. Ужасно было засунуть руки в чан с остывающими звериными кишками, сознавая, что мои внутренности такие же, но еще кошмарнее — держать мертвого человека и понимать, что над ним надругались для того, чтобы создать меня. Человеческая жизнь священна. Теперь я признавал это, хоть и не обладал ею, да и не мог постичь ее тайну.
Вскоре вернулся расхититель могил, правда, без лошади и без телеги.
— Колесо застряло в канаве, а кобыла дрожит за надгробием: видать, ваши стихи пришлись ей не по нутру. — Он поднял брови, видя, как по-свойски я обхожусь со своей новой знакомой.
— Идите к нам, сэр, — позвал я, не желая уходить. Чем дольше я здесь останусь, тем больше расстояние между мною и Лили. — Присядьте и расскажите свою историю, ведь вы пришли сюда этой ночью неспроста.
— Бьюсь об заклад, ваша история позанятнее. — Он сел, но поодаль.
— Свою-то я и сам знаю. Для начала, как вас зовут?
— Альберт Кэмерон. Для друзей — просто Кэм. А всякий, кто роет за меня могилы, — мой друг. — Он достал из кармана флягу и вежливо предложил сперва мне.
— Я не пью, — сказал я, вспомнив редкий вечер в кабинете Уинтерборна.
— Совсем? — Он разинул рот. — С такой-то рожей? — Он глотнул и тут же посерел, как туман, наверное, сообразив, насколько обидно прозвучали эти слова, и опасаясь, что нрав у меня под стать физиономии.
— Раз пробовал…
Он настойчиво упрашивал рассказать, пытаясь загладить свою вину, и мне пришлось уступить. Подтянув труп поближе, я засунул его голову себе под подбородок. Еще недавно в глазах у меня темнело от ужаса, но теперь уже было ничуть не страшно.
— Это случилось лет пять назад, — начал я. — Я был в Испании, в двадцати милях к северу от Барселоны. Целые сутки лил дождь. К вечеру я промок до нитки: плащ хоть выжимай — и воды хватило бы, чтобы помыться. Я набрел на возделанное поле и странную группу зданий, выше располагалась другая. Я вошел в большой дом у подножия холма. В нос ударил запах дрожжей, затем уксуса: плодовый, кислый и гнилостный. На лице выступил пот, он притягивал крохотных, больно кусавшихся букашек. Блуждая в темноте, я налетел на огромную деревянную стену и испугался: она была теплая, словно живая. Это оказалась одна из множества бродильных бочек.