Чудовище Франкенштейна

Что за блажь нашла на меня? Я возомнил, что могу подобрать крошки на празднике жизни! Все эти десять лет лишь тонкий слой чернил удерживал меня от безумия. Теперь мне необходимо искупаться в них, пройти крещение чернилами, дабы спасти свою душу…

27 мая

Меня настолько пленила возможность человеческой жизни, что я не заметил предостережений. Кто-то долго пялился на меня во дворе Палаццо, на Лестнице гигантов, под горгульями, где я в одиночку просил подаяния. Я не придал этому значения. Я был огромный и уродливый даже под плащом, и на меня всегда таращились. Я даже не поднял головы, чтобы посмотреть, кто там стоит. А ведь тогда жена Лучио говорила об иноземце, пристававшем к людям с расспросами. Но я не слышал ее слов. Лишь видел ее волосы в отблесках пламени.

Я пишу это в соборе Святого Марка. Вчера тут было темно, если не считать парочки оплывших свечей. На рассвете священники в почтительном молчании прошагали к алтарю и отслужили мессу. Я съежился на коленях, вжимаясь в скамью: еще один нищий, мечтающий об искуплении. Латинские песнопения кончились, все свечи задули, оставив лишь алтарные, но я оставался на коленях, пока церковь не опустела. Боковые часовни погрузились во мрак. Меня могли прогнать, но никто бы не удивился, обнаружив нищего у подножия престола. Возможно, я здесь не просто ищу убежища, а надеюсь на милосердие и утешение, которое черпают старухи в беспрестанном щелканье четок.

Но для меня нет ни милосердия, ни утешения. Единственный мой бог — мой отец, и он мертв.

Позже

Уверенный, что Уолтон вернется к углу, где я просил подаяния, я отбросил перо и бумагу и выбежал из церкви. Он наверняка должен быть на том самом месте. Наконец-то я сожму ему горло, увижу, как вылезают из орбит его глаза, почую его страх. Я услышу его предсмертный хрип.

Я мчался по улицам и проулкам, и мои шаги отдавались таким гулким эхом, словно я возглавлял стадо диких слонов. Я был весь во власти первозданного гнева.

Его там не было. Запыхавшись, я ходил взад и вперед, обуреваемый яростью.

Я жив.

И Уолтон жив.

А Мирабелла мертва.

Горгульи смеялись надо мной. Я запрыгнул на здание и стал молотить кулаком по угловому лику, пока кожа не слезла с руки, кровь не смешалась с каменной крошкой, а рога и рыло статуи с треском не отвалились. Я запустил окровавленные пальцы в узкие щели с обеих сторон и потянул скульптуру на себя. Цемент наконец раскрошился под моим натиском, камень поддался и выпал вперед. Я начал изо всех сил лупить им по стене. Уродливый лик был и то благообразнее моего. Я не успокоился, пока он не рассыпался на сотню осколков. Глаза, две темные полости, испачканные кровавыми отпечатками моих разбитых рук, разбились последними.

С Мирабеллой я думал, что смертоубийство для меня позади. Какая глупость, какая гордыня! Смерть — моя естественная стихия, мои плоть и кровь. Довольно мешкать. Я убью Уолтона. Стану бессердечным извергом, каким он меня представляет. Ради одного человека, Мирабеллы, я хотел заключить мир со всем родом людским. Но Уолтон отказал мне в этом. Раз я не могу внушать любовь, буду вселять страх. Отныне месть станет для меня дороже пищи или света. Возможно, я погибну, но сперва Уолтон проклянет солнце, взирающее на его страдания.

29 мая

Слепая ярость оборвала мои последние слова, написанные обагренными пальцами. Но сегодня я испытываю потребность вновь взяться за перо и составить план.

Я не хочу привлекать внимания, оставаясь в соборе днем, и потому крадусь по улицам, точно хитрая крыса. Меня разыскивает весь город: о том, что произошло в звоннице, рассказывают и пересказывают, приукрашивая выдуманными подробностями. Венецианцы жаждут увидеть отвратительного великана, который похитил и убил прекрасную дочь аристократа в день ее свадьбы, а затем, будучи разоблачен, убежал от дюжины солдат, посланных отцом ей на помощь.

Уолтон возобновил погоню. Я чую. Вероятно, я для него еще более недосягаем, нежели магнитный полюс, который он когда-то пытался найти. Хотя Уолтон ищет меня, найти его должен я, чтобы получить преимущество. Надо лишить его возможности убежать.

Еще до полуночи хлынул такой сильный дождь, что я вернулся в собор Святого Марка раньше обычного. Я нашел этот уголок и пишу. Завтра снова смешаюсь с толпой, как нищий горбун. Мне необходимо знать, о чем говорят люди, точнее, где обосновался Уолтон.

Едва забрезживший рассвет уже озаряет витражи на окнах. Обычно, находясь в соборе, я любуюсь статуями, эмалью, золотом и драгоценностями, но только не сегодня. Я нечаянно приютился под знаменитой мозаикой из крошечных камешков и позолоты, где изображена история Адама и Евы. А где был я, когда Бог сотворил человека?