— Пять золотых! — По-моему, голос принадлежал самому Карлу Девету, но это было уже не важно.
Он лишь положил начало, ставка тут же повысилась:
— Десять!
— Отлично, десять! Кто еще готов танцевать с нашей…
— Двенадцать! — Молодой человек, кажется, из стражи.
— Пятнадцать! — Какой-то солидный господин.
Сумма, но здешним меркам, весьма приличная, я только успевала переводить взгляд…
— Пятнадцать золотых — раз, — поддержала ставку Фина, а я сердито притопнула каблучками и повела бедрами, подстегивая торги.
— Двадцать! — долетело от столика, который сегодня так разочаровал меня.
Я с подозрением глянула на поднявшегося с некоторым трудом мужчину. Тот обеспокоенно осматривал зал и на меня даже внимания не обращал. Стало чуточку обидно и очень любопытно.
— Двадцать золотых раз, двадцать…
— Пятьдесят! — А вот этот голос я уже узнала, даже смотреть не нужно было.
Отметила, как удовлетворенно опустился на свое место вступивший в торги мужчина, и повернулась к входу. Пространство зала все так же тонуло в полумраке, но, сделав ставку, Альгер шагнул вперед, приветственно склонил голову, непривычно серьезный.
Только вот до меня не дошел.
— Пятьсот, — донеслось злое. — Надеюсь, вексель вас устроит.
По-моему, Жозефина кивнула.
Зал обернулся к двери в едином порыве. Всем стало интересно, кто так любит сироток.
Его светлость шайсар Шердан Тарис, герцог Бренский, тоже вышел на свет, обогнул замершего Альгера и, оставив хмурящейся Фине какую-то расписку, направился ко мне. Сердечко бестолковое едва из груди не выскочило, так забилось заполошно.
Его воинственная светлость рванул завязки плаща на ходу, что-то коротко бросил оркестру, подстегнув монеткой.
А потом пошел на меня, под всхлипы скрипки, под первые ритмичные хлопки по гитарному боку. Он надвигался, мрачный и решительный, и такого Шердана видеть было одновременно страшно и сладко.