— Я рада, что у тебя есть свое мнение о стихотворении, Тодд. Это прекрасно. Именно на это я и рассчитываю. Это твое право — не любить стихотворение. Когда у тебя есть твердое мнение о каком-то предмете, и ты знаешь, почему ты так думаешь, и за всем этим стоит разумная причина — это признак сметливого ума.
Тодд выглядел смущенным. Он заерзал, устраиваясь поудобнее, его руки поспешно вцепились в ручки кожаного кресла.
— Мне очень нравится «Ода к Грециану Урну». Я не все понял там, но мне стало грустно, хотя мне она понравилась. Это то же самое?
— Да, — ответила Стелла, все еще думая о словах «крыса» и «смерть». — В этом есть свой смысл. Ты хороший ученик, Тодд.
— Благодарю вас, мисс Оуэнз.
День продолжался. Всплеск солнца, золотое время, в течение которого необычно яркие лучи залили библиотеку, разбрасывая желтую пыль но забитым книгами полкам и по мебели красного дерева. Колесо фургона, свисавшее с потолка, казалось сверкающим кругом, будто свое собственное солнце согревало библиотеку. Тодд, с головой ушедший в мир учебы, сидел над письменными работами, омываемый золотым потоком.
За дверью, в вестибюле, старинные часы пробили пять раз нежным серебристым звоном. Тодд вскинул голову при этом звуке, застенчиво глядя на Стеллу.
— Да, — сказала Стелла, — на сегодня достаточно.
Он был вполне сложившейся личностью в свои двенадцать лет, все верно, но тем не менее он оставался прежде всего маленьким мальчиком. Стелла улыбнулась, глядя, как он с внезапной живостью складывает в стопку свои книги и тетради после часа почти полной отрешенности от внешнего мира.
— В то же время завтра, мэм?
— В то же время, Тодд. И должна сказать, что я чрезвычайно довольна твоими успехами.
Его глаза блеснули.
— Вы скажете об этом отцу, правда?
— Конечно, скажу. Он будет очень счастлив.
— Я хочу, чтобы он был счастлив.
— Почему ты так говоришь?
— Я не думаю, что он счастлив.
— О! — Стелла старательно выдержала паузу. — Из-за того, что случилось с Оливером?
Тодд быстро кивнул:
— Отец ужасно гордился Оливером.