– Ефрейтор Сапаров, пройдемте в канцелярию, – сообщил он, обнаружив меня подшивающим подворотничок.
Накинув гимнастерку, я пошоркал тапочками вслед за ним.
Когда я зашел в канцелярию и, встав по стойке смирно, хотел доложить майору о прибытии, тот вскочив со стула, подошел ко мне и обнял.
– Ну, ты б… е… охуи…й молодец! – воскликнул он. – Настоящий б… п… вот, что значит потомственный воин, мать-перемать! Сын фронтовика – это вам не х… с изюмом. Такие ребята на амбразуры в войну бросались, с криком: «За Родину, за Сталина, всех на х… порвем!»
Снизив немного накал эмоций, он уселся на место и пригласил меня присесть за стол:
– Послушай, сынок, я знаю, что ты комсомолец, до армии активно участвовал в комсомольской жизни. Всего лишь за пять месяцев службы зарекомендовал себя крайне положительно. Есть мнение, что такой человек может быть принят кандидатом в члены Коммунистической партии Советского Союза.
Как Куницын ухитрился произнести эти слова без единого мата, не представляю, но сейчас он сидел и доброжелательно разглядывал меня сквозь очки.
– Это очень серьезный шаг в жизни, – сказал я в ответ. – Мне кажется, что я не заслуживаю такой чести.
– Ерунда! – взмахнул рукой замполит. – Кого еще принимать в партию, как не таких ребят, своими делами заслуживших стать коммунистами. Так что садись и пиши заявление на имя парторга полка. Рекомендации тебе дам я и капитан Ахрамеев.
«Ни хрена себе! – удивился я про себя. – Да у них тут целый заговор!»
– А можно немного подумать, товарищ майор? – спросил я. – Мне все же кажется, что я еще не готов быть членом партии.
– Позволь об этом судить мне, – сообщил тот. Он открыл принесенную с собой папку, вытащил оттуда лист бумаги и протянул мне авторучку.
Вздохнув, я принялся писать под диктовку замполита. Взяв мое заявление, он попрощался и в хорошем настроении удалился. Мне же пришлось еще выслушать речь Табакова, пытающегося втолковать, какой чести я удостоен.
После этого моя служба вошла в привычную колею. Я продолжал возить подполковника Климова. На дачу тот уже не ездил, но в увольнительные отпускал регулярно. Раза три я приходил в шашлычную, переодевшись в гражданку, болтал там с Виноградовым, с девочками. О Лене Сафоновой никто при мне не вспоминал. Только Наталья Петровна, наедине в кабинете, просила не держать зла на девушку.
– Саша, понимаешь, женщина должна думать не только о себе, но и о будущих детях. Она просто по молодости не смогла оценить твой потенциал и предпочла синицу в руках журавлю, – как-то сказала она.
– А меня вы считаете журавлем? – заинтересовался я.
– Ты знаешь, дорогой, мне уже под пятьдесят, – ответила директорша. – И я немного научилась разбираться в людях. Ты, парень, далеко пойдешь, поверь моим словам. За год совместной работы я в этом убедилась. Не знаю, как получилось, но ты очень быстро повзрослел. Смотрю на тебя, потом на свою дочь и вижу огромную разницу, а вы ведь сверстники. Сомневаюсь, что ты вернешься к нам на работу, но, если что, мы тебя будем ждать.
Поблагодарив Наталью Петровну за добрые слова, я отправился домой. По дороге думая, что бы она сказала, узнав, что меня, возможно, примут кандидатом в члены КПСС да еще и чем-нибудь наградят.
В начале октября в часть начало прибывать молодое пополнение, а через несколько дней на дембель ушли наши деды, а затем капитан Ахрамеев обрадовал тех, кто прослужил два с половиной года. Утром на построении он объявил, что они тоже будут уволены в запас сразу, как достроят новый гараж в автопарке.
С этого дня новых дедов в роте мы не видели. Они с раннего утра до позднего вечера проводили на стройке. Приходили в роту уставшие, грязные и сразу валились на койки. Зато дембельский аккорд был выполнен до конца октября.