– Уважаемые товарищи, сегодняшний мой доклад посвящен работе нашей партийной организации в свете прошедшего, исторического, двадцать четвертого съезда КПСС, где товарищ Генеральный секретарь нашей партии Леонид Ильич Брежнев выступил с основным докладом. Он отметил, что за последние пять лет в нашей стране построено более тысячи девятисот заводов и фабрик, промышленное производство возросло на пятьдесят процентов, производительность труда на тридцать семь процентов. В прошлом 1970 году собрано сто восемьдесят шесть миллионов тонн зерна. За пятилетку построено одиннадцать миллионов триста девяносто четыре тысячи квартир, что равнозначно постройке заново пятидесяти городов с миллионным населением каждый. Доходы населения возросли на сорок процентов. В докладе Леонида Ильича красной нитью проходит мысль о повышении благосостояния советских граждан, устройстве их быта. И мы как работники общественного питания не можем оставаться в стороне от этого процесса. Сегодня мы рассмотрим вопрос выполнения социалистических обязательств сотрудниками нашего треста и роли коммунистов в этом вопросе.
Максим Игоревич вздохнул. Налил в стакан воды из графина, залпом выпил ее. Затем повернулся к Льву Абрамовичу, сидевшему рядом, и сказал:
– Начну критику с нашего директора. И не переживайте, никто не останется обделен моими замечаниями.
Парторг оказался молодцом. Чувствовалось, что у него за плечами не одно такое мероприятие. Его доклад занял всего минут двадцать, после чего начались выступления с критикой, самокритикой и прочим. Мне тоже досталось на орехи. Уволился я в запас в мае, а сейчас шел сентябрь. А о постановке на партучет не вспомнил до сегодняшнего дня, моя робкая отмазка об институте не сработала. Однако собравшиеся учли, что первую заработную плату я получил только в августе, поэтому меня сильно не песочили. А после того, как все разошлись, Максим Игоревич Шевцов побеседовал со мной обстоятельней.
Я разговаривал с ним и очередной раз поражался тому бессознательному цинизму, с которым мы рассуждали о строительстве коммунизма, при этом нисколько не веря в его возможность.
«Хрен его знает, – мелькнула мысль. – Возможно, Шевцов и верит, может, он из таких редких, искренне верящих идеалистов. Хотя работник торговли и идеалист – понятия несовместимые».
Заполнив учетную карточку, парторг отпустил меня, сообщив напоследок, что подумает о моем партийном поручении и у него даже есть кое-какие наметки по этому вопросу. Он же сообщил ожидаемую новость, что с первого октября наш бар до весны теряет статус валютного в связи с отсутствием клиентуры.
«М-да, Эльштейн будет разочарован, – подумалось мне. – Хотя он-то наверняка уже в курсе».
Попрощавшись с парторгом, я отправился на работу. Хотелось побыстрей обсудить последние новости с напарником.
По дороге я думал, правильно ли поступил, не поехав с однокурсниками на картошку, отбодаться от которой оказалось проще простого. Сразу после общего собрания курса я отправился в поликлинику, где за коробку конфет и бутылку вина участковый врач выписала справку об освобождении на месяц по причине радикулита. Зачем пускать в ход тяжелую артиллерию в виде куратора, когда можно сделать все гораздо проще. Принцип Оккама еще никто не отменял.
Подумав, в очередной раз решил, что правильно сделал. Есть гораздо более привлекательные занятия, чем уборка корнеплодов.
В баре посетителей практически не было. Эльштейн за стойкой играл с каким-то волосатиком в шахматы.
Увидев меня, он сгреб шахматы и с видимым облегчением сообщил партнеру, что продолжать игру не может. Тот особо не настаивал, забрал свой коктейль и удалился в зал.
– Ну как, получил втык? – спросил он, ехидно улыбаясь. – Слышал бы, как вчера Шевцов разорялся, грозил поставить вопрос о твоем пребывании в рядах партии.
– Ты что, серьезно говоришь?
– А то! Они позавчера вечером втроем зашли, Незванцев, Шевцов и Шмуленсон. По графику ведь ты должен был работать. Я как сказал, что мы поменялись, Шевцов и разорался.
– Ну и?
– Что ну и? Все нормально, Незванцев тебя прикрыл, да и Шмуленсон тоже, так что радуйся, что у начальства в авторитете. Да, ты в курсе, что через неделю мы работаем за рубли?
– В курсе, конечно. Ты-то останешься работать?
Эльштейн задумался: