— Клятву? — встрепенулась она, подумав о надписи на храме Атлантиды.
— Он сказал мне: «Клянусь женщиной, которую люблю, что я ваш друг». Он был моим другом.
— И остается.
Риарден покачал головой.
— Я не вправе судить его. Не вправе принимать то, что он совершил ради меня. И все-таки.
— Хэнк, но ведь он это сделал. Ради всех нас и тебя в первую очередь.
Риарден отвернулся и посмотрел на город. Они сидели у окна; стекло было прозрачной защитой от бескрайнего пространства улиц, раскинувшихся на шестьдесят этажей ниже. Город казался неестественно далеким. Башни тонули в темноте; календарь висел в пространстве на уровне их лиц не маленьким занудным прямоугольником, а огромным экраном, жутко близким и большим, залитым мертвенно-бледным светом, пронизывающим пустую пелену, пустую, если не считать надписи: «2 сентября».
—
Дагни замечала взгляды, которые люди тайком бросали в их сторону. Она наблюдала это и раньше, после своего выступления по радио, с тех пор, как они стали появляться на людях вместе. Вместо осуждения, которого опасался Риарден, во взглядах сквозила благоговейная неуверенность в оценке двух человек, посмевших доказать, что они правы. Люди смотрели на них со скрытым любопытством, завистью, почтительностью, страхом оскорбить, словно говоря: «Простите, что мы состоим в браке». Кое-кто смотрел злобно, и немногие — с откровенным восхищением.
— Дагни, — неожиданно спросил Риарден, — как думаешь, он в Нью-Йорке?
— Нет. Я звонила в его любимый отель. Мне ответили, что договор на аренду номера истек месяц назад и не продлен.
— Его ищут по всему миру, — улыбнулся Риарден. — и не найдут. — Улыбка исчезла. — Не найду и я…
Голос Риардена снова зазвучал сухо и деловито:
— Ну так вот, заводы работают, а я нет. Только катаюсь по стране, словно сборщик утиля, ищу противозаконные пути приобретения сырья. Таюсь, виляю, лгу, лишь бы раздобыть несколько тонн руды — угля или меди. С получения сырья ограничения не сняты. Они знают, что я разливаю своего металла больше, чем дозволено квотами. Им все равно. — и добавил: — Они думают, что мне — нет.
— Хэнк, ты устал?
— До смерти.
«Было время, — подумала Дагни, — когда его разум, энергия, неистощимая изобретательность были посвящены только наилучшей переработке руды, теперь они служат обману людей». И спросила себя, долго ли способен человек выносить такую перемену?
— Становится почти невозможно добывать железную руду, — невозмутимо продолжил Риарден, потом добавил неожиданно оживленно: — А теперь станет
Он улыбался.
Дагни подумала, долго ли человек может работать против себя, работать, когда ему больше всего хочется не преуспеть, а потерпеть крах.