25 октября в 11 часов по Москве все – и улетающие, и провожающие – собрались на аэродромном поле. Перед самой посадкой в самолёт Трёшников вдруг отозвал меня в сторону и, закрываясь от пронизывающего ветра, сказал:
– Вот что, Виталий, хочу с тобой посоветоваться как с врачом по одному деликатному вопросу.
– Слушаю вас внимательно, Алексей Фёдорович.
Трёшников на минуту задумался.
– Дело вот ведь какое. У Михал Михалыча незадолго до нашего отлёта умер отец. У меня в кармане письмо Серафимы Григорьевны (жена Сомова. – В.В.) с этим печальным известием. Я вот всё голову ломаю – отдать письмо или не отдать. Зимовать в полярную ночь с такой тяжестью на сердце – это огромное испытание.
– Лучше не отдавать, – сказал я, подумав. – Как он перенесёт, не сорвётся ли?
– Да нет, не сорвётся. Я Михал Михалыча давно и хорошо знаю. Человек он крепкий. Выдюжит. Но я всё же ещё подумаю. А за совет спасибо.
Трёшников натянул поглубже капюшон меховой куртки, и его грузная фигура исчезла в просвете самолётной дверцы.
Ровно в 12 часов самолёты один за другим поднялись в воздух и вскоре растворились в сумерках наступающей полярной ночи. Я медленно поплёлся в аэродромную гостиницу, закрываясь от резких порывов ветра. Значит, ещё одна ночь ожидания.
Но ни я, ни оставшийся экипаж Пе-8 предположить не могли, сколь горький сюрприз преподнесёт нам судьба.
Время шло к ужину, когда дверь моей комнаты распахнулась и на пороге возникла заснеженная фигура штурмана Николая Зубова.
Запыхавшись от быстрого бега, он, едва переведя дыхание, выпалил охрипшим от мороза и волнения голосом:
– Беда приключилась, доктор! Давай скорей на КП. От Бармалея (это была кличка лётчика Титлова) радиограмма. Лёша Челышев (радист Титлова) отстучал 25–25 – «Имею на борту раненых и больных». Осипов разбился.
Одеваясь на ходу, я помчался на командный пункт аэродрома. Там уже собрался весь экипаж Задкова. Они стояли тесной кучкой, вполголоса обсуждая происшествие. Завидев меня, начальник авиапорта сказал, не скрывая беспокойства:
– Произошло несчастье: Осипов разбился. Как это случилось – пока не известно. Очень опасаюсь, что он захватил с собою зимовщиков, которых решено было заменить на станции. Если моё предположение подтвердится – тогда полный капец. Лазарет у нас маленький, человек на пять, не больше. Где раненых размещать – ума не приложу! Вы до прилёта Титлова сходите в лазарет стройбата, и чтоб подготовили всё к приёму пострадавших. Команду я уже дал. Но врач у нас молодой, только недавно окончил военно-медицинскую академию. Сами понимаете, какой из него помощник.
На пороге лазарета меня уже ждал его начальник – лейтенант медицинской службы с юным, немного испуганным лицом. Однако парень он оказался расторопный. В автоклаве уже стерилизовалось бельё. В двух больших электрических стерилизаторах, заполненных хирургическими инструментами, кипела вода. Ампулы с кровью, извлеченные из холодильника, лежали на тумбочке, отогревались, обёрнутые одеялами. Хирургический стол и кушетка были застелены чистыми простынями. Бывших обитателей лазарета выписали и отправили долечиваться в казарму.
Осталось только ждать. О, каким мучительным было это ожидание! Я не выдержал и отправился на аэродром встречать самолёт. Было морозно. Ветер гнал по полю потоки снежной пыли. Я отмерил не одну тысячу шагов, когда, наконец, на северо-востоке послышался гул моторов. Титлов с ходу направил машину на лётную полосу и мастерски посадил её прямо у «Т». Винты ещё крутились, когда я подбежал к самолёту. Распахнулась дверца, и на снег выпрыгнул механик Володя Водопьянов – сын Михаила Васильевича. Задыхаясь от быстрого бега, я только и смог спросить: «Сколько и кто?»
Володя понял меня с полуслова и коротко бросил: «Отец и Коля Коровин». Слава Богу, мелькнуло в голове, что только двое. Подтянувшись на руках, я забрался в кабину и сразу увидел Водопьянова, притулившегося у большого свёртка оленьих шкур. Он тихо раскачивался, поддерживая руками голову, замотанную бинтами, на которых алели пятна крови. Неумело наложенная повязка сползла на самые брови.
– Михаил Васильевич, дорогой, что случилось, как вы себя чувствуете?
– Не волнуйся, доктор. Ну, царапнуло немного голову, – успокоил он меня. – Вот Коле Коровину здорово досталось. Ты его осмотри скорее, а я подождать могу.