– Мы уже подлетали к станции, когда радист передал сообщение, что полосу только что сломало. Целым остался кусок метров в пятьсот. Я прикинул и решил, что этого нам за глаза хватит, и, сделав круг, пошёл на посадку. Осиповский Си-47 стоял по другую сторону трещины. Мы быстро разгрузились – светлого времени оставалось в обрез – и пошли на взлёт. А минут через двадцать Челышев крикнул мне из радиорубки: «Алексеич, возвращаемся обратно: Осипов разбился». Я развернул машину на 180˚ и по газам – на станцию. Сели нормально. Я выскочил из машины – и бегом к осиповскому самолёту, черневшему среди торосов. Первым на пути я встретил Водопьянова. Он медленно брёл, держась за голову. Между пальцами стекали струйки крови. Я кинулся к нему. Спрашиваю: «Михал Васильич, живой?»
А он и отвечает: «Чего со мной сделается, не впервой падать. Шишка к шишке – деньги к деньгам».
Я проводил Водопьянова до палатки, и там Сомов рассказал мне, что приключилось с самолётом. Видимо, полосы не хватило, и пилот вынужден был круто набирать высоту. Вот машина и сорвалась. Накренилась и, скользнув на крыло, стала падать. Царапнув консолью левой плоскости верхушку высокого тороса, машина зацепилась левым колесом за глыбу льда, и стойку шасси срезало как ножом. Самолёт, словно мяч, взмыл вверх на десяток метров. Его развернуло вправо, и он, ударившись второй стойкой о торосы, снова подскочил вверх и рухнул метрах в восьмидесяти от аэродрома.
Слушая рассказ Титлова, я вдруг с поразительной чёткостью представил себе всю эту картину. Какой ужас! Только что зимовщики радостно пожимали лётчикам руки, желая им мягкой посадки. И вдруг одно мгновение, грохот удара и… тишина. Страшная тишина смерти.
– Командир, – прервал рассказ Титлова штурман, – до Сеймчана осталось километров триста. Пора снижаться.
Самолёт долго пробивал облачность, и наконец на высоте 600 метров сквозь поредевшие облака открылась безрадостная картина заснеженной тайги, застывшей в морозных объятиях. Проплыла под крылом белая лента Оймолона.
– Смотрите – посёлок, да ещё какой огромный, – сказал Федотов, показывая пальцем на видневшиеся длинные шеренги одноэтажных зданий. – Вроде бы такого на карте и нет.
– Какой это, к чёрту, посёлок, – процедил сквозь зубы Титлов. – Это же концлагерь. Видишь, вокруг колючка в три ряда, а по углам сторожевые вышки.
Это действительно был концлагерь, укрытый тайгой от посторонних глаз. И не один. Не прошло и десяти минут, как снова показались прямоугольники бараков. И снова колючая проволока и похожие на скелеты сторожевые вышки. За ним ещё один, второй.
– Мама родная, – прошептал Челышев, – да сколько же здесь народу мается. – Он оглянулся, словно опасаясь, не услышал ли кто посторонний эту крамолу.
Наконец в морозной дымке просверкали огоньки Сеймчана. Самолёт мягко приземлился на укатанную посадочную полосу и покатил к аэродромному домику. Не успели затихнуть двигатели, как у борта лихо остановились сани – розвальни, запряжённые парой покрытых инеем лошадей. За ними вторые. С них соскочили двое в белых полушубках, перетянутых офицерскими ремнями, и подбежали к дверце, на ходу придерживая кобуры с наганами.
– Кто командир машины? – зычно крикнул мужчина с капитанскими погонами.
– Командир самолёта Титлов, – представился Михаил Алексеевич.
– Где там ваш раненый? Быстренько разгружайтесь, – скомандовал капитан и вдруг, понизив голос, добавил: – Оружие взять с собой. Имеется информация, что зэки готовят нападение. Кто-то им сообщил, что самолётом привезут деньги.
«Ничего себе перспективочка», – подумал я, запихивая за пазуху свой кольт.
Коровина со всеми предосторожностями вынесли из самолёта и уложили в сани, тщательно завернув с головой в одеяла и накрыв сверху медвежьей шкурой. Мороз был нешуточный – градусов под сорок с гаком.
Возница гаркнул, и сани помчались по аэродромному полю, оставляя позади себя вихри снежной пыли. А вот и больница – аккуратное деревянное здание в два этажа, выкрашенное голубой краской. Из дверей выскочили два санитара с носилками. Коровина внесли в просторную комнату – приёмную и, распеленав, уложили на кушетку, покрытую белой простынёй.
Через несколько минут в приёмной появился невысокий пожилой врач с короткой, тронутой сединой профессорской бородкой, в очках в металлической оправе.
Он уверенными движениями ощупал повреждённую руку, похмыкал и, улыбнувшись, сказал, потирая руки:
– Среди вас есть врач?