Наверное, многие из вас слышали о Кекушеве. Николай Львович человек был неординарный и прославился не только как блестящий знаток авиационной техники, но и как великий мастер розыгрышей. Возможно, поэтому жертвы его не всегда безобидных шуток прозвали Кекушева «Леопардычем».
Секрет загадочных радиограмм скоро раскрылся. Прилетев в Игарку – это был первый аэродром посадки самолёта Головина, экипаж, как обычно, отправился в аэропортовскую столовую, где его ждал традиционный обед из копчёной рыбы, наваристого борща и жаркого из оленины. Бортмеханик захватил с собой объёмистую флягу со спиртом, именуемую «конспектом» (бидон со спиртом, находившийся на борту, именовался «первоисточником»). Наполнили кружки, произнесли первый тост за всех летающих в Арктике, и трапеза началась. Поговорили о московских новостях, о погоде на маршруте, о дамах, а когда, разомлев, запели любимую песню «Летят утки и два гуся», Кекушев, обняв за плечи начальника аэропорта, жарко зашептал ему в ухо: «Слушай, Петрович, ты же знаешь, как я тебя уважаю. Так вот, поделюсь с тобой одним важным секретом. Пока это тайна, и ты смотри никому ни гу-гу. Проговоришься – подведёшь меня под монастырь».
Начальник поклялся, что ни одна душа об этом не узнает.
– Тогда слушай. Второй часовой завод приготовил полярникам сюрприз: новые часы. Да не простые, а особенные. Корпус изготовили из дюраля списанных полярных самолётов, а на циферблате вместо цифр изображены портреты полярных лётчиков-героев: Водопьянова, Мазурука, Слепнёва и других. А в центре циферблата имеется маленькое окошечко, из которого каждый час выглядывает голова Шмидта и называет время. Снизу сделана подсветка в виде северного сияния. Часов, понимаешь, изготовлено немного, на всех не хватит, но если ты поторопишься, дашь радиограмму в политуправление Главсевморпути с обоснованной просьбой – думаю, тебя уважат.
На следующее утро радист «отбил» в Москву соответствующую радиограмму.
Успех окрылил Леопардыча, и начальник каждого следующего аэропорта, посвящённый в «тайну» необыкновенных часов, немедленно извещал Москву о своей просьбе.
Кекушев отделался выговором, но вся Арктика ещё долго хохотала, вспоминая историю «часов со Шмидтом».
31 октября в ожидании прилёта Титлова я решил не терять времени и окончательно войти в роль полярного кока. Пока я ломал голову, чем угостить дорогих гостей, Титлов благополучно приледнился. Вскоре в узкий просвет тамбура кают-компании протиснулась могучая фигура Водопьянова.
– Здравствуй, доктор, – пробасил он, расстёгивая тяжёлый меховой «реглан», – вижу, ты уже вполне оклемался. Не напоишь гостей чайком?
– Щас, Михал Васильич, сообразим. С этим нет проблем, да и с закуской тоже. Вот только ваше здоровье меня беспокоит. Как голова? Не болит?
– Да ты, доктор, не тревожься. Я же тебе ещё на Шмидте объяснил: на мне всё как на собаке заживает. А по части всяких разных травм у меня богатый опыт, – хохотнул он.
Пока Водопьянов чаёвничал, в кают-компанию ввалились все в снегу, как рождественские Деды Морозы, Сомов, Трёшников, Никитин и Комаров.
– Михал Васильич, надо срочно что-то решать. Световой день на исходе, а половина грузов валяется на Шмидте. Но дальнейшую доставку грузов «по-задковски» я допустить не могу. Иначе мы останемся на зимовку без газа, без папирос. Да и половину продуктов мы потеряем… Получается вроде школьной задачи с двумя трубами. Только вытекает у нас гораздо больше, чем втекает.
– А какой ты, Михал Михалыч, предлагаешь выход? – озабоченно спросил Трёшников, раскуривая погасшую трубку.
– По-моему, есть только один выход. Надо просить Задкова посадить машину на нашу полосу.
– М-да, – пробурчал Водопьянов. – Если мы ещё и эту машину разложим, мне лучше в Москву не возвращаться. – Он сделал несколько глубоких затяжек, задумавшись, как поступить.
Сомова поддержал Трёшников:
– Надо просить Задкова. Полоса ему знакома. Ведь он весной много раз сюда с грузом прилетал.
– Высаживать-то, он, конечно, высаживал. Да когда это было? И взлётная полоса была не такая короткая… От неё один огрызок остался.
– Не такой уж огрызок, Михал Васильич, – вступил в спор Комаров, сохранивший звание коменданта аэродрома, – во-первых, края трещины снова сошлись и уже смёрзлись. А во-вторых, я ВПП снова метр за метром облазил, и в самом конце её можно подчистить несколько застругов да срубить пяток небольших ропаков, получим добавочно метров триста, не меньше.