— Поддерживаю! — Константин рванул ворот — в помещении стояла духота и все быстро начали быть похожими на перезревшие на солнце помидоры — и вскочил на ноги. Он, как всегда, предпочитал больше говорить, чем думать, да еще и к главнокомандующему армией относился с определенным подозрением, являясь неформальным главой «русской партии» в вооруженных силах. — Нам не для того государь и отечество дало в руки оружие, чтобы мы отдавали нашу землю врагу без боя.
— Давать решительный отпор тогда, когда у Бонапарта под рукой армия на сто тысяч штыков больше нашей? — Удивленно переспросил Раевский. Николай Николаевич мне вообще очень нравился своей основательностью и здравой осторожностью, которую только совсем недалекий человек мог бы назвать трусостью. — Послушайте, Минск — это не Россия его и сдать можно, а вот какие последствия для государства принесет поражение, буде такое произойдет, сложно даже представить.
Мнения в итоге разделились примерно пятьдесят на пятьдесят. К счастью решающий голос был за Барклаем, и я не сомневался в том, что выберет этот русский шотландец. Он вроде бы и в тот раз был за оставление Москвы, Минском же он пожертвует вообще без какого-либо душевного терзания.
— А вы что думаете Николай Павлович? — Неожиданно обратился Михаил Богданович ко мне сидящему в дальнем конце стола и делающему заметки в блокноте, так сказать, для потомков. Вопрос был задан, что называется, умыслом. Мы с военным министром много контактировали последние пару лет, как по поводу перевооружения армии, так и касательно планов на будущую кампанию, и он не мог не понимать, что я тоже выскажусь за отступление.
— Не думаю, что имею права голоса в данном случае, — я отложил карандаш и блокнот и встал дабы ответить главнокомандующему. Происхождение — происхождением, а субординация — субординацией.
— А вы попробуйте, а мы уж сами решим полезно для нас это будет или нет, — усмехнулся Барклай на мою попытку съехать. Вот уж чего мне только не хватало так это славы пораженца.
— Хорошо, — я кивнул, собираясь с мыслями и начал совсем не так, как от меня ожидал Михаил Богданович. — Бой дать нужно. Нужно, однако генеральное сражение при таком соотношении сил считаю изощренным способом самоубийства. А вот потрепать хорошенько французский авангард, так чтобы притормозить противника на несколько дней, после чего отойти за реку, уничтожив естественно все мосты — такой вариант развития событий видится мне достаточно здравым.
— Свислоч — не Дунай и даже не Неман, — не пытаясь даже скрыть раздражения от того, что ему приходится выслушивать шестнадцатилетнего парня, ничего в военном деле не понимающего, вставил Багратион. Реальный князь сильно отличался от того образа, покрытого сусальным золотом, который преподносят в школьной истории. В личном общении — что правда я не так уж много пересекался Петром Ивановичам — он оказался весьма резким, не сдерживающим своих суждений человеком. — Бонапарту не составит никакого труда форсировать реку в любом месте по желанию.
— Конечно, — я кивнул, соглашаясь с очевидной мыслью. — Но день-два, может три мы на этом выиграем, а потом отступим к Смоленску, где, я напоминаю, за последние несколько месяцев была изрядно усилена оборона города. С каждой верстой на восток русская армия становится сильнее, а французская слабее. Наполеону приходится оставлять везде гарнизоны, да и, как мне доносят, от дезертирства его армия страдает весьма и весьма. Далеко не все его «союзники» готовы идти за корсиканцем до конца. Кроме того, оставленные в тылу мой егерский полк и кавалерийские команды других офицеров будут с каждым днем все сильнее терзать их растянутые коммуникации.
— Это понятно, — подал голос Ермолов тоже выступавший за решительное сражение. Будущий губернатор Кавказа тоже отличался скверным характером и был по жизни резким как понос. — Что даст нам выигрыш этих самых двух трех дней? С каждым днем французы все сильнее разоряют страну, которую мы собравшиеся тут, господа, клялись защищать.
— Зима. Нужно дотянуть до зимы. Французы совершенно не готовы к холодам, они не обеспечены теплой одеждой, — «и зимними горюче-смазочными материалами. А, нет, это немного из другой эпохи», — мысленно схохмил я, а вслух продолжил мысль. — Едва на улице установится температура хотя бы в минус десять градусов, Наполеона можно будет брать голыми руками. Так что глобально, стратегически, если хотите, — наша задача не потерпеть поражения до ноября, а там природа сделает всю работу за нас.
— Извините, ваше высочество, — ехидно усмехнулся Багратион, нимало не впечатленный моими рассуждениями. — А государь знает про ваши планы?
— А как вы думаете, Петр Иванович, что я, по-вашему, делаю здесь?
Вопрос был провокационный. Можно было бы сказать, что я приглядываю за войсками от имени императорской семьи, но тут был Константин, который в военном деле смыслил всяко больше меня. Если я в меру своих сил следую некому плану Александра, то опять же почему Константин выступает за то, чтобы дать сражение. Видимо, Багратион тоже не сумев сложить два плюс два так чтобы получился удобоваримый результат, тему развивать не стал.
Мое «половинчатое решение» вызвало новый виток дебатов, которые продолжались еще добрых полтора часа и в итоге неожиданно устроило обе желающие ровно противоположного стороны. Уже этим же вечером войска, собранные вокруг города, получили приказ окапываться и строить мосты через Свислоч, чтобы при плохом развитии событий иметь возможность вовремя отступить на другой берег.
При этом было очевидно, что все двести к гаком тысяч человек Минск вместить в себя не сможет, да и угроза обходного маневра, способного отрезать армию от дороги на восток постоянно висела над головой Барклая подобно дамокловому мечу, поэтому больше половины армии заранее были отведены на восточный берег реки, защищать же непосредственно город осталось только сотня с небольшим тысяч штыков и конечно вся артиллерия. Часть ее правда тоже расположили на левом берегу для прикрытия переправ, что впоследствии аналогично сыграло определенную роль.
2 июля к городу подошел со стороны Вильно корпус Даву и сходу, нахрапом, попытался захватить губернскую столицу. За два дня мы как могли подготовили ее к обороне, в том числе и эвакуировав на восток большую часть мирного населения. Собственно процентов сорок жителей уехали еще до этого, частным, так сказать порядком, не желая знакомиться со всеми ужасами войны лично. Остальных, кого смогли, мы вывезли в сторону Смоленска с привлечением обозников.
Попытка штурма Минска малыми силами ожидаемо провалилась, оставив перед позициями наших войск несколько сотен тел, Даву откатился назад и стал ждать подхода подкреплений. Мы тоже не форсировали события, поскольку время играло на нас и каждый выигранный час и день только приближали русскую армию к победе.
Пока армейцы занимались непосредственно военными делами, на меня сбросили работу по профилю. Мне выделили конную команду и отправили организовывать эвакуацию жителей вдоль дороги на Смоленск, по которой предстояло отступать армии. Работа была, откровенно говоря, собачьей. Несколько раз в день объяснять людям, что все их хозяйство в ближайшее время будет уничтожено, и им самим следует уходить на юг или восток, бросив землю, на которой похоронены их предки — дело для нервной системы не слишком полезное. Впрочем, местные на удивление чаще всего воспринимали ситуацию если не как должное, то с каким-то недоступным человеку из двадцать первого века флегматизмом. Мол придет француз — уйдем в леса, уйдет француз, вернемся, отстроимся и будем жить дальше. Даже перед лицом вражеской армии переселяться на юг и восток страны соглашался очень небольшой процент крестьян.
4 июня подтянув растянувшиеся за время марша «хвосты» Даву предпринял вторую попытку штурма. Днем раньше со стороны Гродно подошел авангард седьмого корпуса генерала Вандама и теперь у французов в районе города собралась уже стотысячная группировка, при этом войска их продолжали подходить.