Я отложил столовые приборы в сторону, промокнул салфеткой губы — что ни говори, а повара у австрияка действительно были отменные — и резко свернул к сути.
— Что вы хотели обсудить, приглашая меня на ужин сегодня?
— Вот так прямо, ваше высочество? — Удивился дипломат.
— Именно, — я кивнул, — или вы имеете что-то против?
— Хм… собственно — нет, — австриец тоже отложил столовые приборы и на секунду задумался как бы подбирая правильные слова. — Я хотел с вами согласовать переговорные позиции.
— Интересно, — я вздернул бровь, — мне казалось, у нас была согласованная позиция, которую мы с вами выработали еще до начала войны. Но едва почуяв возможность ободрать турок покрепче, ты тут же от нее отступили.
— В этом нет ничего странного, жизнь идет, обстоятельства меняются, — Меттерних кажется совершенно не бы смущен моим мелким наездом. — Нужно уметь подстраиваться и успевать использовать внешнюю конъюнктуру себе на пользу.
— А что вы скажете о таком изменении конъюнктуры? Завтра мы сеператно договариваемся с турками. Забираем себе крепости на Черноморском побережье и дельту Дуная, а все остальное отдаем обратно. Ну и дальше вы останетесь с ними наедине. Вернее, не наедине, там еще англичане с французами будут.
— Это было бы… Неприятно, — признал австрияк. — Но думаю, что мы бы справились.
— О! — Я обрадованно откинулся на спинку стула, — без сомнения. Только сколько это будет вам стоить. Хватит ли вам денег после этого на участие в следующей войне. Мы же с вами понимаем, что все это — лишь прелюдия.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — теперь уже австрийский дипломат изобразил дурачка. Понятно, что ссориться с французами ему пока смысла нет.
— Скажем так… — Я очень аккуратно принялся подбирать слова, — если говорить о моем мнении, как о мнении частного лица… Я не был бы против присоединения к Австрии североитальянских земель при условии, что Вена на будет требовать от Баварии возврата к границам до 1809 года.
Я б собственно был бы не против включения в состав империи даже Боснии с Сербией. Чем больше австрияки наберут территорий, населенных иными нациями, тем быстрее страна у них развалится. Уже сейчас немцы — как бы титульная нация — составляли в империи всего около 30%. Если туда вкорячить еще и сербов с итальянцами, то этот процент опустится до 20. Очевидно, что этого для скрепления «лоскутной империи» совершенно недостаточно.
— Очень интересно, — оживился Меттерних, — а что вы думаете о возможных завоеваниях Пруссии.
Тут уже нужно было говорить аккуратнее, все же с пруссаками у нас пока отношения были наиболее тесными из всех европейских стран.
— Думаю, королю Фридриху Вильгельму стоило бы в первую очередь заняться освоением уже полученных ранее территорий.
На несколько минут в столовой повисла напряженная тишина. Австрияк обдумывал мою позицию по расстановке сил в Европе.
— Я думаю, ваше императорское высочество, мы с вами сможем найти общий язык, — ответил он наконец, видимо придя к какому-то выводу.
Тут нужно сделать небольшое отступление и рассказать о взглядах самого министра иностранных дел Австрии, на которых я попытался сыграть и на геополитической почве, из которой эти взгляды произрастали. Меттерних был последовательным противником построения государств на основе национальности проживающих там жителей. Он считал, что такой подход приведет к бунтам, беспорядкам и разрухе. Это приводило влиятельного министра к парадоксальной идее, что Австрийской империи земли, населенные не немцами территории интереснее чем земли, населенные немцами. С позиции человека из 21 века звучало полным бредом, однако сама возможность построения национального государства а начале 19 века была местным не очевидна. Последние две тысячи лет своих от чужих чаще всего отделяли по тому, какому богу они молятся, а национальность… Что это вообще такое? Вот почему мое предложение было принято так благосклонно и быстро.
Что же касается именно Австрийской империи то тут все было еще более прозаично. Построение национального немецкого государства — не важно на основе австрийских земель или вокруг любого другого немецкого королевства — неизбежно вело к распаду империи, поскольку живущие в ней немцы будут инстинктивно тянуться к своим.