Вторжение

Высокая двустворчатая дверь с грохотом распахнулась. Двое в белых халатах и хирургических масках, закрывающих пол-лица, вкатили каталку. Лежащие на кроватях не шелохнулись. Коля тоже сделал вид, что спит, закрыл глаза.

Каталка с шумом подъехала к его кровати.

– Вроде этот, – сказал хриплый голос, – подожди, проверю. Точно, сто восьмой на энцефалограмму. Давай, отвязываем.

– Может, «глушитель» вколем? – спросил второй фальцетом. – Вон какой бугай здоровый, вдруг драться начнет?

– Не начнет. Ему препарат уже вкатили. Давай, заходи с той стороны.

Разговор санитаров, а кто это мог быть, кроме как санитары, Коле решительно не понравился. Мало того что ему ввели какой-то препарат, а потом «глушитель» хотели, так еще энцефалограмму делать собираются. Это не больно, но…

К диагностическому методу, называемому электроэнцефалография, у Николая было особое отношение, оставшееся еще с институтских времен, когда, демонстрируя студентам новый метод, доцент Салеев, пижон и язва, выбрал в качестве подопытного кролика Неодинокого. Все бы ничего, но после разбора Колиных альфа-, бета– и гамма-ритмов доцент на полном серьезе сказал, что может прочитать по пленке Колины мысли. И ведь «прочитал», зараза. Неизвестно, откуда он узнал о новом Колином увлечении, заметил, наверное, черт глазастый, как тот на Олю Томилову пялится, и, с умным видом «читая» пленку, рассказал всей группе о Колиной сердечной привязанности. Еще предложил, таракан усатый, Оле тоже сделать энцефалограмму – чтобы узнать, есть ли ответное чувство. Самое неприятное, что при этом Колина предыдущая подружка присутствовала, тоже студентка, Наташка Мещерикова. Потом Наташка ему сцену ревности закатила, прямо в коридоре, на виду у половины курса.

В общем, Неодинокий был категорически против проведения данного исследования неизвестно где и неизвестно кем. Поэтому, как только каталка выехала в коридор, Коля согнул освобожденные от ремней ноги в коленях и впечатал их в спину идущего впереди длинного как жердь обладателя фальцета. Тот улетел метра на три, растянулся на полу и завыл. Коля вскочил, легко отбил волосатый кулак хриплого, пытавшегося провести прямой в челюсть, и хлестко ударил санитара своим коронным боковым в висок, отработанным в юности на деревенских потасовках. Санитар тут же отключился. На шум драки и вой фальцета откуда-то выскочили крепкие мужики в военном обмундировании. Коля пошел на прорыв. И прорвался бы, до заветной двери, которая, по Колиным расчетам, вела к выходу, оставалось совсем немного, когда на его руках повисли двое в тех самых странных зеленых костюмах, из ночных воспоминаний, но без шлемов и с нормальными человеческими лицами. Молодые парни, только лица у них какие-то неживые и глаза пустые, как у мертвых. Повисшие были ниже Коли ростом и на вид совсем не Иваны Поддубные⁷⁰, но хватка у них оказалась железная. Нечеловеческая хватка. Коля, как ни дергался, ничего не мог сделать. Потом почувствовал укол в шею, в глазах потемнело, и он отключился.

Глава 26

Олег Маркович Харлампович, доктор математических наук, профессор, руководитель лаборатории Института математики и механики, два года назад помог Андрею расшифровать таинственные записи в школьной тетради на сорок восемь листов, разоблачающие преступную деятельность главаря банды цеховиков Ферзя⁴⁹. Несмотря на разницу в возрасте, у Андрея с профессором установились дружеские отношения. Харлампович был эрудитом, прекрасным рассказчиком, знал несколько иностранных языков, читал в оригинале художественные и серьезные научные и философские издания. Беседы с ним Андрей ценил не только за доставленное удовольствие, но и за новые знания, которые уносил в голове и, вернувшись к себе, «обсасывал» со всех сторон, укладывая в собственную картину мира. Конечно, лекции профессора вступали в противоречие с институтским курсом диалектического материализма и содержанием передовиц центральных газет. Но у Андрея давно уже сформировались свои представления о политике партии и обществе развитого социализма, которые отличались от официально исповедуемых догм.

Было у Харламповича еще одно достоинство – он мастерски играл в шахматы. Беседы часто сопровождались сражениями на шестидесяти четырех клетках, причем Андрею до сих пор ни разу не удавалось выиграть, несмотря на второй взрослый разряд и неплохие достижения в составе институтской сборной по шахматам. Каждый раз, собираясь к профессору, Андрей изучал какой-нибудь редкий дебют, готовил западни и ловушки, которые Харлампович изобретательно обходил.

Сегодня Андрей приехал к Харламповичу без дебютных заготовок. Ему нужна была помощь. Из множества разрозненных фактов и событий Андрей безуспешно пытался выстроить картину происшедшего, основанную на принципах формальной логики или хотя бы здравого смысла. Но летающие тарелки и зеленые чудища-пришельцы никак не хотели укладываться в один ряд с автомобилем, который появился на Метеогорке одновременно с «тарелками», и содержимым найденного на поляне одноразового шприца. Заведующий токсикологической лабораторией, которому Андрей передал шприц на анализ, перезвонил на следующий день и попросил срочно зайти. Андрей застал заведующего в кабинете, и вид у обычно спокойного доктора был крайне встревоженный.

– Я не знаю, откуда это у тебя, и знать не хочу, – заявил тот, предварительно проверив, не стоит ли кто в коридоре, и плотно прикрыв дверь. – Только очень тебя прошу, никому не рассказывай, что ты мне это на анализ приносил. – Он брезгливо ткнул пальцем в знакомый Андрею шприц.

– Почему, – искренне удивился Андрей, – там что, наркотик?

– Если бы, – вздохнул заведующий. – Там неизвестный, незарегистрированный, очень мощный психотропный препарат. Нейролептик, действие которого я даже представить боюсь.

– И что?

– А то, что над такими препаратами в свое время работала «Лаборатория Х» НКВД. Слышал о такой?

– Нет, – пожал плечами Андрей.

Заведующий снова вздохнул.

– Вот в этом и дело. О лаборатории мало кто слышал, а препаратов оттуда вышло немало. И ни один в гражданской медицине не используется. Говорили, что в пятидесятых лабораторию ликвидировали.