К нашему разговору без приглашения присоединился второй придурок, в котором я смутно опознал заведующего кафедрой, где работала Кей.
— Какая интересная фраза! — Его акцент наводил на мысль о бруклинце, много лет прожившем в Лондоне. — Ваша?
— Нет, — сказал я, радуясь возможности уличить собеседников в невежестве. — Шекспира. — Эту фразу слышал в какой-то шекспировской пьесе, на которую ходил еще в колледже, и она врезалась в память. Был уверен, что это Шекспир.
— О, сомневаюсь, — с вежливым смехом сказал придурок номер два.
— Да сомневайтесь на здоровье, — выпалил я, внезапно разозлившись. — Если вы не знаете классику — ничем не могу вам помочь.
Физик снова поправил очки. Его голос звучал мягко, но явственно различались нотки превосходства:
— Фраза хороша, но едва ли принадлежит Шекспиру. В шестнадцатом веке понятия «энтропия» еще не существовало.
— Может, там было другое слово? — спросил придурок с кафедры английской литературы.
— Или другой драматург? — добавил физик.
— Это Шекспир, — сказал я, пытаясь придумать какое-нибудь по-настоящему остроумное — на университетском уровне — убийственное замечание напоследок. Но удовольствовался тем, что швырнул на пол стакан с виски и стремительно вышел прочь.
Около четырех месяцев я провел за чтением шекспировских пьес. Начал с «Гамлета» и «Макбета», которые проходил по литературе в колледже и видел в театре, а потом стал читать остальные. Почти во всех так называемых комедиях содержались трагические эпизоды, а в самых страшных трагедиях — эпизоды явно комические, пускай сколь угодно короткие.
Наконец я нашел. Строчка была из «Короля Генриха IV», часть 1, акт II, сцена 4. Только она гласила: «Зачем же почтенная старость бодрствует в полночный час?» (What doth gravity out of his bed at midnight?)
«Ну и черт с ним», — решил я, постаравшись настроиться на философский лад.
Мы почти на середине трассы, а Кэролайн даже не думает тормозить.
Мы взлетаем высоко на стенку желоба на поворотах, с грохотом скатываемся вниз на выходе из них, потом взлетаем еще выше на более крутых виражах. Все равно что катиться на тобогане по бетону.
Наша скорость возрастает по мере спуска. Я с ужасом думаю о последнем участке трассы.
Оранжевая Папка появилась в Индианаполисе, когда я искал, куда положить дело Джонсонов и несколько других дел, которые вел тогда. Какая-то временная секретарша — кажется, Гвен — заказала в контору дурацкие оранжевые папки, и я вытащил одну такую из мусорной корзины и положил к себе в стол.
Теперь она очень толстая.
Две недели назад — еще до того, как я уехал из Орегона, чтобы попробовать начать все сначала в Колорадо, — два автомобиля ехали навстречу друг другу по узкой дороге вдоль побережья. Сгущался туман. Разделительная разметка отсутствовала. Водитель «БМВ-88», следующего в южном направлении, опустил окно и высунул голову наружу, чтобы лучше видеть дорогу, а водитель «Ауди-87», следующего в северном направлении, решил сделать то же самое…
На прошлой неделе Том занес мне дело дантиста по имени доктор Болт, который в обеденный перерыв поехал прокатиться с любовницей на своем новеньком «Ягуаре» с откидным верхом и кожаным салоном…