Куриный Бог (сборник)

Нехороший.

Непослушный.

Не веришь.

Нам.

Тебе нужна защита.

От себя.

А ты не хочешь.

Отказываешься.

— Вы себе не представляете, — вздохнул он снова, — насколько психически устойчив полномочный инспектор. У меня нет тайных пороков, нет фобий и предрассудков. Нет тяги к убийству и насилию. Мне совершенно ни к чему защищаться от самого себя.

Врешь. Тебе страшно.

— Еще бы нет! Раздражение педункулюса стимулирует чувство беспричинного страха.

Нам страшно.

Нам страшно с тобой.

Ты нас пугаешь.

Мы не любим, когда страшно.

— А, — сказал он, — это другое дело. В это я готов поверить. Я — разум, ты — интуиция. Я — кора, ты — подкорка. Я — взрослый, ты — ребенок, ты — дочеловеческие отделы мозга, темное эго, поднятое из глубин подсознания неведомым наркотиком. Тебе страшно всегда. И я как взрослый, большой и страшный готов успокоить тебя, маленького и слабого. Что мне надо сделать, чтобы успокоить тебя, несчастная, запуганная, делегированная личность, тайная часть моего «я»?

Вот оно… Я провел тут меньше двух суток, а переселенцы — годы. Наркотик, попадающий в организм с водой? С земной, но выращенной тут пищей? Только бы добраться до места. Образцы у меня с собой. Тонкий биохимический анализ, при том что примерно уже известно, что искать. Да и у меня в крови должны остаться следы. Ничего не выводится полностью так быстро.

Ветер, шуршавший в верхушках сосен, спустился ниже и тронул его лицо, нежно, точно перышком.

Договор.

— Ах, ну да. Договор. Оберег. Знак союза. — Он порылся в кармане, извлек подобранный со дна камешек и раскрыл исцарапанную ладонь. — На какой-то миг, тогда, в реке, я вам поверил, — сказал он, подставляя камешек свету угасающего костра, — потому что в таких переделках мозг хватается даже не за соломинку… черт его знает… за волосок. Сделаю вид, что поверил и сейчас. Только сделаю вид, заметьте. Потому что, если честно, этот камешек не разговаривает, не дрожит и не нагревается. Это просто такой камешек. И он никак не может мне помешать быть плохим, потому что в этом нет нужды. Я и так хороший. Честное слово. Я мог бы соврать, что последним актом насилия с моей стороны был тот случай, когда я отобрал у сестры шоколадное мороженое. Только это, видите ли, будет ложью, а я не люблю врать. Хотя иногда приходится. Так вот, я работал на многих вариантах. И мне приходилось… ну да, даже убивать. Не один раз, если честно. Потому что… ну, работа такая. В каких-то случаях остановить психа можно, только убив его. Но я делал это лишь в тех случаях, когда иначе никак. И никогда, никогда не испытывал ни радости, ни торжества, ни удовольствия. Виноватым себя, правда, тоже не чувствовал. Инспекторов отбирают очень придирчиво, понимаешь ли, дорогое мое подсознание. Он вздохнул. — Переселенцы, — сказал он в темноту сам себе, — это просто люди. Они несдержанны и любопытны. Им не сидится на одном месте. Они пускаются в странствие в поисках лучшей участи. Они немножко асоциальны — иначе вписались бы в материнский социум, каким бы тот ни был поганым, — и очень пассионарны. А пассионарность напрямую связана с агрессией. Их хорошо тренируют, они могут справиться с внешними трудностями, но от себя не убежишь. К тому же в последнее время, как мы ни старались, поползли кое-какие… нехорошие слухи. И желающих стало меньше, пришлось вербовать преступников. Ну, после психологического обследования, конечно, но все равно… Таких, как Ханна. Понятно, что в какой-то момент они начинают бояться самих себя. И придумывают ритуалы защиты. Потом это перерастает в психоз… потом в острый психоз. Жаль, потому что придумка была хорошая. Но это как лавина — точка равновесия пройдена. Они слышат голоса. А это значит, что ты, дорогое пугливое подсознание, взяло верх. А ты, знаешь ли, не лучший советчик. Но меня ты можешь не бояться. Нет.