Веревка упала на землю, и кэлпи, намотав конец себе на руку, поволок Фому прочь от костра. Фома упирался, а кэлпи что-то кричал на своем языке, и Фома его не понимал.
А потом кэлпи закричал еще, и Фома понял.
— Стойте! — кричал кэлпи. Он поднял руку с обрывком веревки, заставив Фому дернуться и встать на цыпочки. — Вот… вот он… У нас бард!
Кто-то из темных зарослей прокричал что-то в ответ, и кэлпи ответил:
— Да, мы говорим на их языке! Потому что это язык нашего барда! Потому что у нас теперь есть бард! Вот он! Смотрите!
Он еще выше поднял руку, Фома покачивался с воздетой рукой, охваченной веревочной петлей, — точь-в-точь марионетка в кукольном театре.
— Мы отступники?! — кричал кэлпи, размахивая рукой, и плясала серебряная рыбка у него в волосах. — Это вы отступники! Мы соблюдаем закон! Мы воюем честно! У нас есть бард. А у вас нет!
Он смолк, и наступило молчание. Потом из зарослей что-то сказали, звонко и насмешливо. Фома понял, что сказанное относилось лично к нему.
— Нет! — в голосе кэлпи Фома уловил чрезмерную напряженную уверенность. — Он может! Он еще молод, но он может! Сейчас он покажет вам! Мы покажем вам!
Он обернулся к Фоме, опустил руку, и Фома тоже опустил руку, которую высокий кэлпи чуть не вывихнул из сустава.
— Пой! — он глядел на Фому почти умоляюще.
Фома сглотнул и ничего не ответил. Тот, в кустах, злорадно рассмеялся и снова сказал что-то непонятное.
Серебряная рыбка в волосах кэлпи прыгнула, и чужая рука ударила Фому по лицу. Голова мотнулась, рот наполнился соленой кровью. Он упал бы, но сволочной кэлпи вновь вздернул его в воздух и поставил на ноги.
— Пой! — прошипел он.
— Я не… — Фома сглотнул слезы и скопившуюся во рту кровь.
— Пой!
— Сволочи, — всхлипнул Фома, — грязные зеленые твари. Ваши братья — жабы, ваши матери — змеи… И крысы! Водяные крысы! Трусы, падлы, нападаете на мирных людей! Мой папа все равно найдет вас, и убьет вас, и повесит на деревьях… и вы будете висеть, как гнилые плоды, ваши гнилые хари будут клевать птицы, ваши паскудные глаза будут клевать птицы, вы…
Сзади, бесшумные и страшные, подошли кэлпи, у каждого в руках смертоносный самострел. Они стояли плечом к плечу, и Фома, корчась на растянутой веревке, в кровь раздирающей запястье, продолжал выкрикивать проклятия. И вдруг понял, что кричит он один. Все остальные молчали. Напротив, в зарослях, молчали тоже. Потом кусты раздвинулись.
Высокий кэлпи, нагнувшись, положил свой самострел на землю. Потом повернулся, крикнул что-то и вновь нырнул в заросли. Крик отразился от водной глади, запрыгал по воде, как мячик, потом — шуршание и плеск от движения рассекающей камыши лодки.
— Гады, — плакал Фома, трясясь и опускаясь на землю, — гады, паскуды, нелюди…