— Но я не умею играть!
— Ты пил молоко королевы. Возьми арфу.
Фома протянул руку. Ладонь была шире и крупнее ладони Элаты. Арфа отозвалась тихим звоном, словно он провел пальцем по краю хрустального бокала. Фома пристроил ее у коленей, положил ладонь на струны, и арфа ответила вновь. Голос ее одновременно был как у женщины и как у птицы.
— Нет! — сказал Ингкел.
Арфа вздрогнула и смолкла.
— Эта белая личинка — бард? — Ингкел пренебрежительно сложил ладонь щепотью и дунул на нее в знак того, что Фома для него — просто мелкое ничтожество.
— Он пел, и мы бились честно, — сказал Элата.
— Ты принял за песню глупые вопли, Элата. Значит ли это, что ты сам глуп?
— Хочешь драться со мной? — спокойно спросил Элата.
— Да, — сказал Ингкел.
— Вы что, сошли с ума? — Балор прожевал кусок рыбы и теперь морщился, потому что поспешно проглоченная кость оцарапала ему горло. — Нас осталось мало, а вы, точно рыбы-собаки, кидаетесь друг на друга. Мы взяли барда для того, чтобы он собрал нас вместе, а не для того, чтобы он рассорил всех нас. Извинись, Ингкел. Извинись перед Элатой, а не то ты будешь драться со мной.
Драться с Балором было стыдно, потому что для этого требовалось мало мужества. Балор был одноглазый и часто пропускал удар слева.
Фоморы подерутся, — пела арфа, — глупые фоморы сейчас подерутся. До крови, до зеленой крови! И их станет меньше на одного!
— Мальчишка прав, — сказал Балор, — прислушайтесь! Зачем нам братоубийство? Мало нас режут белорукие, чтобы мы еще и истребляли сами себя?
Я же не умею играть, думал Фома, вон на ней сколько струн… Как управиться со всеми сразу? Но она все-таки играет. Сама… Под моей рукой… Опять эта проклятая магия проклятых кэлпи. Что они со мной сделали?
Элата поднял руку.
— Ты не любишь его, Ингкел? — спросил он. — Нашего белорукого барда? Очень хорошо. Будь при нем. Будь всегда при нем.
— Бесполезно, — сказал Ингкел, — из чужака не сделаешь своего.
— Твоя ненависть будет ему привязью. Впрочем, ему все равно некуда бежать. Для сородичей он теперь чужак. Перевертыш.
— Я спою вам, как я вас ненавижу, — всхлипнул Фома, и арфа отозвалась глубоким протяжным вздохом.