Вина стискивала грудь, стремительно разрасталась гигантским паразитом, извивалась и корчилась. Это невыносимо, невыносимо оставаться самим собой… собственное тело, собственный разум казались западней, никогда прежде он так отчаянно не хотел быть кем-то другим, кем угодно…
В камине вспыхнуло зеленое пламя. Гарри отскочил от двери и испуганно уставился на высокую мужскую фигуру в очаге, которая быстро вращалась вокруг своей оси. Постепенно вращение прекратилось, и из камина выскочил Думбльдор. Колдуны и ведьмы на портретах, вздрогнув, проснулись; многие приветственно закричали.
– Благодарю вас, – мягко произнес Думбльдор и, не глядя на Гарри, прошел к двери. Там он вытащил из внутреннего кармана крохотного, уродливого, голого Янгуса и аккуратно положил на засыпанный мягким пеплом поднос под золотым шестом, где обычно сидел взрослый феникс.
– Что ж, Гарри, – проговорил Думбльдор, наконец поворачиваясь к нему, – полагаю, тебе будет приятно узнать, что никто из твоих друзей серьезно не пострадал.
Гарри попытался ответить: «Хорошо», но не сумел выдавить ни звука. В словах Думбльдора ему послышался упрек за те несчастья, которые все-таки произошли, и, хотя Думбльдор впервые за долгое время смотрел ему в лицо и во взгляде не было упрека, была только доброта, Гарри не мог себя заставить встретиться с ним глазами.
– Ими занимается мадам Помфри, – продолжил Думбльдор. – Нимфадоре Бомс, вероятно, придется полежать в святом Лоскуте, но она поправится.
Гарри удовольствовался тем, что кивнул ковру; рисунок на ковре светлел по мере того, как бледнело за окном небо. Гарри чувствовал, что портреты внимают каждому слову Думбльдора, сгорая от желания понять, откуда вернулись Гарри и Думбльдор и почему кто-то пострадал.
– Я знаю, каково тебе, Гарри, – очень тихо сказал Думбльдор.
– Нет, не знаете! – неожиданно громко выпалил тот. Им овладело бешенство: да что Думбльдор понимает в его чувствах?!
– Видите, Думбльдор? – лукаво вмешался Финей Нигеллий. – Никогда не пытайтесь сочувствовать школьникам. Они это ненавидят. Они любят быть трагически непонятыми, предаваться жалости к себе, купаться в собственных…
– Довольно, Финей, – прервал Думбльдор.
Гарри повернулся к директору спиной и решительно уставился в окно. Вдалеке виднелся квидишный стадион. Как-то раз там появился Сириус, лохматый черный пес, – пришел посмотреть, как играет Гарри… наверно, хотел сравнить с Джеймсом… Гарри так и не спросил…
– В твоих чувствах нет ничего постыдного, Гарри, – раздался за спиной голос Думбльдора. – Напротив… способность переживать эту боль – одно из лучших твоих качеств.
В жуткой пустоте внутри Гарри полыхал костер свирепой ярости; жаркие языки лизали внутренности; хотелось ударить Думбльдора, избить его за это спокойствие, за пустые слова.
– Одно из лучших моих качеств? – Голос у Гарри дрожал. Он не отрываясь смотрел на стадион, но уже его не видел. – Вы не понимаете… вы не знаете…
– Чего я не знаю? – спокойно спросил Думбльдор.
Это было слишком. Дрожа от гнева, Гарри повернулся к нему:
– Я не хочу говорить о своих чувствах, ясно?
– Гарри, твое страдание лишь доказывает, что ты – человек! Быть человеком означает, в частности, испытывать эту боль…
– ТОГДА – Я – НЕ – ЖЕЛАЮ – БЫТЬ – ЧЕЛОВЕКОМ! – взревел Гарри, схватил со столика серебряный прибор и швырнул через всю комнату. Тот ударился о стену и разлетелся на куски.
ebooksa