Багряный лес

Анна проработала в депо всего три года. И, наверное, не было ни единого дня, чтобы она не жалела с своем выборе, который называла не иначе, как роковым. Управляемый ею трамвай, натужно скрипя на поворотах железом колес, катил по блестящей колее полотна, вмурованного в камень улиц. Однообразный замкнутый круг. Он был, или стал, символичным в ее жизни, такой же замкнутой и неотвратимой, как все, что в ней происходило. Она прекрасно помнила удивление преподавателя, инструктора, когда пришла устраиваться на курсы вагоновожатых и положила перед ним свой диплом журналиста… Потом были занятия по технической части, по вождению и сексом с этим же преподавателем, мужчиной сорока трех лет, сутулым, с большим животом и обрюзгшим лицом, от которого до тошноты разило дешевым одеколоном "Фантазия" и пивом.

Тогда ей было двадцать три года. Теперь двадцать шесть. И свою жизнь она делила на периоды до первой даты, и до второй. В конце первого была ошибка, которая и сделала из нее вагоновожатую девочку, девицу, а на сленге работников депо — суку, стерву, блядь. Так говорили только за глаза, а наедине с нею спешили стянуть шершавыми от постоянного контакта с железом и машинным маслом руками трусы и всю остальную одежду.

До двадцати трех… Она влюбилась. Не первый раз в жизни. Но это было и осталось в памяти, как восхитительное безумство, самое горячее и радостное впечатление в жизни, но как поздно она это поняла! Как поздно… Он был у нее первым мужчиной, старше ее, невероятно ласковым и добрым. Они прожили вместе пять коротких, как сейчас казалось, лет. По-настоящему счастливыми из них оказались первые три года. Он был талантливым композитором и поэтом. В его гениальности Анна не сомневалась ни минуты за эти годы; верила в то, что когда-нибудь он станет очень богатым и исполнит все ее мечты. Но шли годы, и все оставалось на прежних местах и в прежнем состоянии: постоянная нужда, неразрешимые бытовые проблемы… Он бросался из одного дела в другое, оставляя то единственное, чем мог заниматься, отдавая всего себя, всю свою душу — музыкой и песнями. С каждым днем все больше раздражался неудачам на несвойственных ему поприщах, она же говорила, или просто давала понять, что считает его завершенным неудачником, и бесила его тем, что все чаще и чаще любовалась собственными молодостью и красотой. Просто стояла у зеркала и смотрела на свое отражение, и спрашивала его: "Скажи: правда, что я очень красивая?", а себя спрашивала о другом: стоит ли тратить эту красоту, молодость, время на того, кто, скорее всего, окажется хроническим аутсайдером? Это были те моменты, когда она чувствовала себя стервой, и это чувство позволяло ей, в свою очередь, ощущать себя сильной. Это было особое ощущение, подобное беспредельной власти, безмерному могуществу, и полученное за куда меньшую цену, чем битье головой о стену непреодолимых обстоятельств.

Тогда она себя уверяла, что никого не искала, но сейчас поняла, что только этим и занималась. Нашла. Это был богатый бизнесмен, больше, чем вдвое старше ее. И закружилась от беззаботности голова. Не надо было думать ни о чем: тебе все принесут, подадут, уберут за тобой, а вместо этого требуют сущего пустяка… Убедила, уверила себя, что полюбила, а прошлый остался в прошлом, разбитый, размозженный этим предательством. Она приезжала к нему, наблюдая с пьянящим удовольствием за его падением и отчаянием, а когда он пытался понять, что произошло, чтобы выбраться из ямы безнадежности, она ему говорила: "Знаешь, какое самое большое преступление в жизни? Это не быть счастливым… Я буду иметь больше твоего в тысячи раз и раньше тебя, и только лишь за красивые ноги. А что ты имеешь в свои неполные тридцать лет за свои нотки?"

Он слушал ее и плакал. Иногда просил не бросать его. Молил. Но она была тверда, как камень. Красота для нее стала инструментом, а секс с любовником назван, чтобы не было противно, Любовью. И вот однажды эта сказка кончилась: оказалось, что есть ноги и гораздо красивее, чем у нее, и в голове поинтереснее. Новый город, Киев, в который она переехала к своему любовнику, стал в один момент чужим и враждебным. Она заметалась, пытаясь вернуть прежнюю сказку, но добытое "новое счастье" оказалось неожиданно коротким, а место в постели Анны занял счетчик, который защелкал с ошеломляющей скоростью, и чем больше на его табло было число, тем дешевле становилась сама Анна. В самом начале "карьеры" в постели с нею оказывались доктора наук, доценты, депутаты, политики, крупные бизнесмены, потом — владельцы игорных домов, клубов, ресторанов, баров, киосков, просто мест на рынке, а сейчас — грязные, пошлые и вечно пьяные слесаря депо. Это было почти дно жизни. Но она отдавалась им, и даже получала оргазм, но больше из-за злости, чем от страсти или нестерпимого желания близости, без разницы с кем и где.

Прошло не так много времени, и она узнала, что ее "бывший неудачник" стал победителем престижного конкурса, сама несколько раз видела интервью с ним по телевидению, и дальше начался его взлет. Он поднимался выше, а она опускалась все ниже. Был даже какой-то момент, когда она попыталась назло ему добиться и для себя чего-то в жизни собственными силами, но видеть в сексе инструмент своего успеха оказалось для нее гораздо проще и привычнее, чем в труде. Оказавшись на диване, она после становилась никому ненужной более ни в чем.

Как-то, встретив общих когда-то с ним друзей, она узнала, что он живет во Львове, и вскоре переехала туда. Пробовала работать в журналах, газетах, но подготовленные нею материалы были насквозь пропитаны протестом против всего, вызовом всему, возмущением и презрением. Редакторы охотно спали с нею, и среди них были и такие, кто по-доброму советовал ей поубавить пыл, амбиции, и, первое время, работать над тем, что просят сделать, заслужить трудом уважение, наработать опыт, и только после этого можно будет выражать собственное мнение полностью без риска не быть незамеченной или неуслышанной. Советовали и ставили ее на четвереньки, так как она больше всего любила позу "мужчина сзади", и с наслаждением слушали ее визгливые, истерические крики во время коитуса.

Когда стало понятным, что журналистика не сможет вернуть его, она ушла из газеты, намереваясь просто искать встречи с ним, чтобы поговорить, попросить прощения и умолить вытянуть из ямы пошлости. С огромным огорчением она узнала, что как раз в тот день, когда она уволилась, ее газета провела с ним пресс-конференцию по поводу вручения ему на Канском кинофестивале "Пальмовой ветви" за лучшую песню и музыку, написанные к кинофильму.

Она не хотела себе признаваться в том, почему выбрала специальность вагоновожатой, а на самом же деле дело обстояло так, что таким образом она надеялась встретить его на улице.

Такие надежды сбылись. Встреч было три. Но она ни разу не решилась подойти.

Однажды просто увидела гуляющим по улице. Остановила трамвай и, глухая к возмущению пассажиров, выскочила из кабины, но остановилась на первом же десятке шагов к нему: он был дорого и элегантно одет, а в его затянутой в тонкую и блестящую кожу перчатки руке был красивый букет живых цветов. Последняя деталь и остановила ее. Она поняла, или может быть придумала, что в этот момент он меньше всего ждет ее. Анна стояла и ревела в голос. Мимо проезжали машины, водители которых, за то, что она остановила трамвай в неположенном месте и сама стояла на проезжей части, осыпали ее отборной руганью, но и это обстоятельство не привлекло его внимания. Он и не думал смотреть в ее сторону.

Перед следующей встречей она узнала, что он большую часть года проводит в Германии, где у него есть собственный особняк, в Украину же приезжает, в основном, в пору, когда опадают каштаны (эту пору года очень любила Анна); работает в Америке; имеет немецкое гражданство. Газеты рассказывали о нем много, но самым важным было то, что он оставался неженатым, и на фотографиях с ним не было женщин. Анна сама никогда не мечтала выйти замуж, но этот факт в жизни "неудачника" почему-то добавлял ей надежд. На одном из снимков она заметила, что он продолжает носить ее перстенек, который она подарила ему в день расставания. Он носил его на мизинце левой руки.

Во второй раз она увидела его зимой. Был поздний вечер, падал мягкий ленивый снег. Анна возвращалась из дешевого кафе (на дорогие, или более пристойные, или достойные ее желаний, не позволяла тратиться мизерная зарплата) со своим очередным ухажером. Они шли по центральной улице города, проспекту Свободы, а точнее — она вела своего спутника, рассказывая ему о том, что могла когда-то позволить себе войти в любой из этих фешенебельных ресторанов, салонов, клубов, которые в изобилии теснились вдоль проспекта, освещая светом вывесок и витрин красивую улицу. Спутника же качало из стороны в сторону, и он старался рукой забраться ей под пальто, чтобы грубо сжать ее ягодицы. Они проходили как раз мимо одного из таких ресторанов, когда к парадному входу подъехал роскошный лимузин. Спутник Анны вдруг, оставив ее, поспешил к машине, открыл дверцу, и из салона, в красивом костюме, вышел он… Проходя мимо них, он сунул любовнику Анны какую-то бумажку и сразу скрылся в дверях ресторана. Она же хотела окликнуть его, но только смогла вдохнуть, и замолчала, устыдившись своего спутника, который с вульгарным хохотом рассматривал то, что ему только что вручили — в его грубых и хронически грязных руках была стодолларовая купюра. Анна, заметив ее, задохнулась от стыда, убежала домой, где проплакала в подушку всю ночь напролет. Она была уверена, что столь фантастически щедрые чаевые были даны не случайно.

В третий раз она увидела его на перекрестке из своего вагона. Рядом с трамваем остановился роскошный джип. За рулем сидел он, и о чем-то оживленно беседовал с женщиной, сидящей рядом. Анну прежде всего привлекла она: слегка полноватая, но не пышная; миниатюрная; не красивая, но симпатичная. И еще что-то было в ней, что может определить с одного взгляда только женщина у женщины. Это нежность. Анна не сомневалась в этом ни секунды, как и в том, что до огня в сердце безумно ревнует его к этой женщине. Рассматривая ее, она совершенно забыла о нем, а когда вспомнила, светофор переключился на "зеленый". Джип сразу свернул на перекрестке в сторону, а рельсы уводили трамвай прямо. Заливаясь горькими слезами обиды, ничего не видя из-за них, Анна вела свои вагоны, словно в бреду, и пришла в себя только оттого, что едва не столкнулась с грузовиком. Видя искаженное злобой лицо водителя, она еще больше залилась слезами. Она не слышала его ругательств, но принимала каждое из них душой, как должное и обязательное, заодно проклиная свои рельсы. Именно тогда ей в голову пришло сравнить собственную жизнь с этими негнущимися полосками железа, рельсами, вмурованными в дороги, которые свободно разбегались в разные стороны, а ее судьба упрямо приводила в затхлое и пошлое депо. Осознавать это было невыносимо больно.

Она даже не успела притормозить, когда в каком-то метре от сцепки вагона взлетел в воздух фургон. Машина, не сбавляя скорости, ударилась о рельсы и подпрыгнула, упав на бок на площади. От неожиданности и сильного испуга Анна закричала и зажмурила глаза, и уже потом, инстинктивно, резко включила тормоза. После остановки вагон несколько раз сильно вздрогнул. Раздался оглушающий грохот и визг рвущегося металла. Закричали пассажиры. В ее трамвай, на полной скорости, ударились три автомобиля. Одна из машин загорелась, и пламя быстро перекинулось на остальные автомобили и трамвай. Двери вагонов открылись сразу, и Анна вбежала в салон, чтобы оказать помощь пострадавшим. В разбитых окнах бушевало пламя. Чад и жар, попадая в салон, дурманили и обжигали людей. Среди пассажиров оказалось несколько человек с крепкими нервами: одни выносили на улицу пострадавших, и там оказывали им первую помощь, другие, сорвав огнетушители, бросились тушить машины. Когда Анна попыталась присоединиться к ним, кто-то из них закричал на нее: "Не лезь — сами справимся! Посмотри, что там в фургоне!" Она побежала к опрокинутой машине, а когда увидела труп в кабине — поспешно отвернулась, борясь с сильной тошнотой. С окровавленного лица умершего на нее смотрели неподвижные, выражающие жуткое изумление, глаза. Она уже возвращалась к своему трамваю, когда услышала в кузове фургона чьи-то стоны и ругань. Она подбежала к проему, и из его дымной черноты Анне навстречу, волоча что-то большое и тяжелое, вылез человек. Его лоб рассекала большая рваная рана, кровь лилась по лицу, и он мотал головой и фыркал, чтобы избавиться от нее, словно это была обыкновенная вода. Наконец, Анна увидела, что тянул за собой этот человек… Второй громко стонал и находился в полуобморочном состоянии, но старался переставлять ноги, чтобы хотя бы этим помочь своему спасителю.

— Машину водить умеешь? — спросил тот, с раной на лбу.

Анна растерялась и, вместо того, чтобы ответить, стала поправлять прическу.

— Что?..

Машину водишь, спрашиваю? — в ярости закричал человек, но его крик быстро утонул в густом вое приближающихся сирен, которые оглушали и парализовывали сознание.

— Д-да, — пролепетала она и неожиданно спросила: — Какую?