Ему повезло. На обочине он приметил черную машину с открытым капотом и поспешил к ней как мог быстро на своих иссушенных летами и дорогами ногах. Сигареты дали, а заодно потешили стариковскую слабость к разговорам. Это был молодой человек… Каим не стеснялся говорить, что на своем веку пережил достаточно, чтобы сейчас разбираться в людях. Его собеседник годился ему по возрасту во внуки, но поражал своими взглядами на жизнь: рассуждал глубоко, понимая любую проблему, видел окружающее до такой глубины, словно был его творцом — такое сравнение пришло в голову Каиму, когда он, словно очарованный, затаив дыхание, слушал своего случайного нового знакомого. Он хорошо знал о траве чамхе, обрадовался тому, что дед занимается ее сбором и приготовлением из нее лекарства, и Каиму показалось, что этот молодой человек знает об этой траве больше, чем он, но расспрашивать не решился. Хотя он и видел перед собой человека очень мудрого, искушенного жизнью и властью, но все-таки молодого, а стариковская гордость не позволяла принять учение от молодого учителя: не должно яйцо курицу учить на насест взбираться.
Еще дед запомнил его глаза. Именно они выдавали внутреннюю силу мудрости, которая была в этом человеке. Взгляд пронзительный и неподвижный, не рыскающий, а рассматривающий, всматривающийся в человеческие слабости, красоту природы, ее тайны, проникающий, как горячий нож в масло, в недостижимые глубины человеческого сознания. Абсолютная чернота зрачков дышала вечной и бескрайней ночью, холодной и неуютной, но какой-то, как чувствовал Каим, для всех обязательной и неотвратимой. Его глаза были, как смерть… Они очаровывали и притягивали покоем, который можно обрести только с безграничной мудростью.
Теперь этот человек уехал на другой машине, оставив свою с водителем на дороге, и дед сидел и курил, наблюдая за тем, как шофер возится под открытым капотом, заодно вспоминая недавний разговор, его фрагменты:
— И давно ты, Каим, этим промыслом занят?
— Почти четверть века. Сразу после выхода на пенсию стал по лесам бродить.
— Это не оттого, что этим твои дед и отец занимались?
— Хотелось бы так думать, сынок, но проблема в том, что в мои годы перестаешь быть кому-то нужным, кроме себя. Шагаю по тропинкам, а чтобы руки с головой не отсохли от безделья, нахожу им работу. Отец хорошо учил, а я плохо учился. Облазил за четыре дня этот соснячок вдоль и поперек, но не нашел ни единого стебля.
— Тебя утомило одиночество? — Это прозвучало, как утверждение, а не как обыкновенное любопытство.
— Одиночество? Какое? У меня их несколько. И от каждого бегу, но попадаю в новое. Ищешь людей, языка с ними, а они какие-то… как мертвые, старее меня, что ли.
— Пустые.
— Что?
— Пустые, дед, говорю. Познают только необходимое, материальное, и привязываются к нему.
— Вон ты куда! А по мне, так похож на банкира, которому не о людях надо мысли связывать, а о барышах. Я же не вижу ничего плохого в том, что люди радеют о насущном. Есть, конечно, некоторые без чувства меры, но что в этом мире существует без излишества?..
— Радеют о насущном? Только оттого, что это дает уверенность и достаток?
— Смотри какой! Слова прямо изо рта вытянул… Да, милок, именно из-за этого. С достатком можно устроить не только свою жизнь, но и своих детей, внуков. На голом песке цветущее дерево не вырастет. Я на своем веку хорошо потрудился, а теперь смотрю, как с этих трудов внуки, и уже правнуки, как крепкие дубки, поднимаются. Не знаю, что из них получится, мне же, по-стариковски, остается надеяться только на лучшее.
— У тебя же есть чамха. С ее помощью можешь узнать будущее любого человека.
— Да, я знаю. Отец мне об этом рассказывал. Правду сказать, искус очень велик, но я знаю, что никогда не пойду на это ни для других, ни для себя. Любопытство — это тоже труд, приятный, но труд, а он не должен быть напрасным. Какой толк в том, что узнаешь о том, что произойдет завтра, но ничего не сможешь изменить.
— Покорность судьбе.
— Резко ты судишь, сынок. Нет, я не об этом думаю.
— Или просто желание жить.
ebooksa