Харизма

  На часах четыре минуты девятого. Речной порт находится в пятнадцати минутах езды от моего дома, а, в свою очередь, от Порта до офиса - еще пятнадцать минут (десять, если удастся попасть в "зеленую волну").

  Я влезла в офисные доспехи за три минуты - стопудовый рекорд. Колготки, коричневая юбка-карандаш. Поверх блузы цвета каппучино - кожанка, в карман кожанки определились "авиаторы". Волосы спускались до талии. Я не смогла найти резинку, да и не было времени на поиски, поэтому просто прошлась по волосам расческой. Бросила быстрый взгляд в зеркало. Ссадина над бровью - тошнотворный светофор, синяки под глазами заставили бы даже самого выдрессированного визажиста с воем побросать все кисточки, губки и спонжи и броситься за дверь.

  Туфли на каблуках я определила в пакет и обулась в кроссовки. Черные кроссовки с аметистовыми вставками составили превосходный ансамбль с шелковой блузой, строгой юбкой и колготками. Классика чистой воды, без шуток.

  Я взяла сумочку и уже стояла возле двери, готовая к низкому старту, когда вспомнила кое о чем. Мятая салфетка из "Феи Драже" обнаружилась в заднем кармане джинсов. Я сунула ее в сумочку. Подумав, вслед за салфеткой нырнул "Рюгер". Помедлила, вспомнив о ссадине, и прихватила кепку.

  Натягивая перчатки, я спускалась по лестнице. Про себя я радовалась, что не успела позавтракать: вряд ли то, что я увижу в Речном порту, будет способствовать пищеварению.  

13

  Подняв стойку на бежевом плаще, Игорь Крапивский курил в тени раскидистой липы. Под плащом - серый костюм, который определенно знавал лучшие времена. Но ботинки сияют чистотой. У Крапивского может быть мятая одежда, плохое дыхание, трехдневная щетина, но его обувь всегда выглядит на миллион. Сигареты он курит с максимальным содержанием никотина и смол, от чего его одежда и он сам всегда пахнут как плохо вычищенная пепельница. Крапивскому на это, впрочем, решительно плевать. Вероятно, его жена иного мнения на этот счет, но у нее было достаточно времени, чтобы смириться. Смирение - помните такой коктейль?

  На солнце было тепло, но в тени прохлада кусала за нос. Этим утром как никогда ощущалось приближение холодов. Скоро ноябрь, станет холодно, сыро, пройдут косые дожди, желто-оранжевые кучи опавших листьев будут гореть, рисуя в небе замысловатые узоры из дыма. Вначале осень дарит вам иллюзию, будто тепло никогда не уйдет, а потом однажды вы просыпаетесь, подходите к окну, а за окном безжизненный серый пейзаж. Осень в Зеро именно такая - переменчивая сука.

  Крапивский помахал мне. Захлопнув дверцу авто, я подняла руку в приветствии.

  - Надеюсь, не придется звонить спасателям. Мы с ними как старая сварливая пара - все не можем поделить пульт от телевизора. - Николай Гумилев щелкнул зажигалкой и поджег сигарету. У него была одна из этих пантовых массивных зажигалок, которые стоят чертову прорву бабок. На зажигалке выгравированы его инициалы. Он говорит, что это подарок. Я не спорю - подарок себе самому.

  Я пожала плечами:

  - Некого спасать.

  Главное достижение жизни Николая Гумилева в том, что он - теска известного русского поэта. В остальном он - ослиная задница на тарелке, обильно политая соусом из сквернословия. Мой ровесник, может на год-два старше. Он носит часы на правой руке, длина его стрижки - три миллиметра, кофе пьет без кофеина, предпочитает свитера с v-образным вырезом и разговаривает с сигаретой в уголке рта.

  - Опять Харизма Реньи принесла дурные вести, - сигарета в уголке рта кивнула вместе с Гумилевым. - Это что, кроссовки? Сняли с ребенка? Право, Харизма, в них вы выглядите на неполные четырнадцать.

  Я посмотрела на ярко-голубые "Той Вотч": двадцать шесть минут девятого.

  - Мне надо быть на работе к девяти, - я поправила "авиаторы" на переносице. Половину моего лица закрывал козырек кепки. Возможно, кепка и дрянная, зато любые ссадины и синяки исчезают как по мановению волшебной палочки.

  Гумилев захлопнул дверцу старенького "Пежо" и, приставив ко лбу ладонь козырьком, посмотрел в сторону Речного порта.

  В кустах возле касс чирикали воробьи: купи билет на катер, купи прогулку по реке, вокруг Острова, на шлюз, и подними пассажирам настроение, разукрасив часть кормы и реку полупереваренным завтраком. Факт: меня страшно укачивает на воде.

  В Порту сидели парочки, пришедшие погреться на солнышке, полюбоваться рекой и противоположным берегом - Островом. Желтеющей листвой шуршали столетние дубы. Громадное колесо обозрения, больше старого в полтора раза, угрожающе возвышалось над верхушками дубов. Колесо медленно вращалось, словно огромная шестеренка в невидимом механизме. В парке гремела музыка. Ветер принес запах сладкой ваты и попкорна.

  Жизнь в Дубовой роще била ключом, тогда как для одного очеловеченного шимпанзе она оборвалась.