— Не расскажете ли, какие у вас имеются доводы в свою защиту?
— Почему бы и нет, — весело отозвался собеседник. — Я буду весьма рад их вам изложить. Но не забывайте одно: на них распространяется авторское право.
— Приступайте! — улыбнулся я. — Обещаю уважать ваши права. Заплачу вам из гонорара вознаграждение.
— Очень хорошо. Дело было так. В начале следует упомянуть, что в юном возрасте, готовясь к поступлению в университет, я сдружился с неким Холи Хиксом, блестящим юношей и любителем повеселиться; ему прочили большое будущее. Мать часто говорила, что из сына получится крупный поэт, отец видел в нем задатки выдающегося генерала, директор же Скарберрийского института для юных джентльменов (заведения, где мы учились) предрекал ему смерть на виселице. Все они ошибались, хотя, со своей стороны, думаю, что проживи он подольше — и любое из этих пророчеств могло бы осуществиться. Беда в том, что в двадцать три года Холи умер. С тех пор минуло пятнадцать лет. Окончив с отличием Брейзноуз,[228] я вел жизнь досужего джентльмена, и к тридцати семи годам здоровье мое пошатнулось. Это произошло год назад. Мой дядя, при котором я состоял наследником и неизменным компаньоном, дал мне вольную и отослал путешествовать. Я прибыл в Америку, в начале сентября высадился в Нью-Йорке и, дабы восстановить румянец, покинувший было мои щеки, стал усердно предаваться всем удовольствиям, какие здесь доступны. На третий день я отправился проветриться на Кони-Айленд;[229] из отеля я вышел в четыре пополудни. На Бродвее кто-то внезапно окликнул меня сзади, и я, обернувшись, ужаснулся: мне протягивал руку не кто иной, как мой покойный приятель Холи Хикс.
— Это невозможно, — вмешался я.
— Самые мои слова, — заметил номер 5010. — И к ним я добавил: «Холи Хикс, это не ты!»
«Как раз-таки я», — отвечает.
И это меня убедило, ведь речь у Холи всегда была корявая. Осмотрел я его с ног до головы и говорю: «Но, Холи, я думал, ты умер».
«Верно, — отвечает. — Но разве такая малость может разлучить друзей?»
«Не должна бы, Холи, — соглашаюсь я, — но, знаешь ли, чертовски это необычно: общаться с лучшими друзьями, когда они уже пятнадцать лет как умерли и положены в могилу».
«Не означают ли, Остин, твои слова, что ты, самый близкий друг моей юности, приятель школьных лет, сотоварищ по играм и забавам, собираешься здесь, в чужом городе, от меня отречься — и поводом к тому всего лишь моя неспособность одолеть злостную простуду?»
«Холи, — бормочу я хриплым голосом, — ничего подобного. Мой аккредитив, номер в гостинице, одежда, даже билет на Кони-Айленд — все в твоем распоряжении; но, думается, сотоварищу по играм и забавам неплохо бы прежде всего понять, что происходит, — как, черт возьми, ты, пятнадцать лет пролежав в могиле, ухитрился вылезти на свет божий в Нью-Йорке. Отведен ли этот город таким, как ты, в качестве загробного приюта? Или со мной шутит шутки воображение?»
— Вопрос не в бровь, а в глаз, — ввернул я единственно с целью доказать, что не лишился дара речи, слушая жуткую историю.
— Да уж, — кивнул номер 5010, — и Холи это признал, потому что тут же отозвался.
«Ни то и ни другое, — говорит он. — С воображением у тебя все в порядке, и Нью-Йорк отнюдь не рай, но и не противоположное место. Собственно, я являюсь привидением, и, скажу тебе, Остин, лучше занятия не найти. Если б тебе представился случай стряхнуть суету земную и,[230] подобно мне, влиться в ряды духов, это была бы большая удача».
«Спасибо за намек, Холи, — благодарно улыбаюсь я, — но, по правде, я не нахожу, что быть живым так уж плохо. Три раза в день я сажусь за еду, в кармане звенят монеты, сплю я восемь часов в сутки, и пусть в моей постели нет залежей драгоценных камней или минеральных источников, ее притягательная сила от этого не становится меньше».
«Это у тебя, Остин, от невежества, свойственного смертным. Я прожил достаточно долго, чтобы осознать необходимость невежества, но твой способ существования и рядом не стоит с моим. Ты говоришь о трех трапезах за день, словно это идеал, но забываешь, что прием пищи — только начало работы; пищу — и завтрак, и обед, и ужин — необходимо переварить, а это процесс жутко изнурительный — ты бы ужаснулся, если б осознал это. А моя жизнь — сплошное пиршество, но при этом никакого тебе пищеварительного процесса. Ты говоришь о монетах в кармане; что ж, у меня он пуст, и все же я богаче тебя. Мне не нужны деньги. Мне принадлежит весь мир. Захочу — и в пять секунд выверну тебе на колени все, что выставлено в витрине ювелирного магазина, только
— Примерно с минуту я смотрел во все глаза, — продолжал номер 5010, — и вот Холи исчез. Еще через минуту он появился вновь.
«Ну, — говорю, — за это время ты небось обогнул весь квартал?»
Он зашелся от смеха. «Весь квартал? Да я обогнул весь европейский континент, пробежался по Китаю, явился императору Японии, обогнул под парусом мыс Горн, — и все за минуту, пока ты меня не видел».
ebooksa