Церковное привидение: Собрание готических рассказов

Я предвидел вечер, подобный вчерашнему, и, надобно признаться, пал духом. С меня хватило тайн, и с приближением сумерек уверенности во мне поубавилось. Положение предстало в более мрачных красках, в голову закрадывались мысли о трусливом бегстве. Удерживала меня только Сибил. Страшно было и подумать о том, чтобы оставить ее наедине с умалишенным. Я вспомнил ее робость, стеснительность, ее простодушие. И ей, бедняжке, придется одной сражаться с фантомами? Чудовищно. Я набрался решимости еще на один вечер.

Когда мы вернулись, солнце уже садилось. Ладло сошел на землю очень осторожно, с правой стороны, и немного постоял рядом с лошадью. В косых лучах наши тени сделались длинными-предлинными, и мне на мгновение показалось, что он отбрасывает двойную тень. Может, мне и почудилось: у меня не было времени удостовериться. Как я уже говорил, он стоял левым боком к лошади. Но вдруг безобидная старая коняга смертельно испугалась, встала на дыбы и едва не затоптала насмерть своего хозяина. Я вовремя выхватил Ладло из-под копыт, но лошадь просто взбесилась, и мы предоставили конюху успокоить ее.

В холле дворецкий вручил мне телеграмму. Она была от моего клерка: я срочно требовался для важной консультации.

ГЛАВА 2

В дело вмешивается священник

Это положило конец всем сомнениям! О том, чтобы остаться, и речи не шло: дело было настолько важным, что я в свое время опасался, как бы из-за него не пострадал мой отпуск. Консультация требовалась незамедлительно, так как некие заинтересованные лица собирались покинуть страну; без меня было никак не обойтись. Ехать нужно было обязательно и спешно; справившись в расписании, я узнал, что через пять часов в Борроумьюире ожидается ночной поезд, идущий на юг, и его можно остановить специальной телеграммой. У меня оставалось время пообедать и без спешки собраться.

Но свобода меня не радовала, потому что я отчаянно тревожился за Сибил. Ясно было, что придется вернуться в Мор и что нужно найти кого-нибудь, кто присмотрел бы за Ладло. Застав двоюродную сестру в гостиной, я рассказал о своих планах.

Сибил была бледна и едва держалась на ногах; узнав, что вновь остается в одиночестве, она, как мне показалось, вздрогнула. Я постарался не выдать своей озабоченности.

— Я вернусь, — заверил я. — Не надейся так просто от меня избавиться. На восемьсот миль пути у меня в запасе тридцать шесть часов — перспектива безрадостная, но что поделаешь. В пятницу утром я должен буду вернуться. А знаешь, Бобу уже много лучше. Сегодня во время прогулки он вел себя совсем как встарь.

Мои слова успокоили бедную девочку, и я ушел с чистой совестью. Честно говоря, терпеть не могу все убогое и неприятное. Я, по правде, огнепоклонник; чувству долга не очень привержен, донкихотства не выношу. Мой профессиональный успех — результат случайности, ибо, видит бог, я по природе своей не боец и не честолюбец. Но зачатки совести у меня, так или иначе, имеются. Она не оставляет меня в покое, а я вынужден подчиняться, но с ропотом, поскольку люблю безмятежную жизнь. В этот раз я роптал вовсю, однако про себя, внешне являя образец добродетельного рвения.

Но найти кого-нибудь в компаньоны Ладло — вот в чем заключалась загвоздка. Я едва не сломал себе голову, гадая, кто бы мог меня заменить. Требовался человек хоть сколько-нибудь образованный, а не простой прислужник, и к тому же из прихода Мор; поначалу я не мог припомнить никого, кто отвечал бы обоим этим требованиям. А потом меня осенило. В Морбриге, уродливой деревне при дороге, имелся священник. Я помнил его с прежних приездов. Это был плотный молодой человек, румяный, со светлыми висячими усами; он беспрерывно курил дешевые сигареты и сплевывал. В свое время он слыл, что называется, «блестящим студентом», а ныне был, по слухам, изрядным оратором, городские общины наперебой приглашали его к себе, но он держал пока свои таланты под спудом, готовя в тиши Мор-брига большой теологический труд. Ладло относился к нему со снисходительным любопытством и время от времени приглашал к себе обедать. Звали молодого человека Брюс Олифант, и обитал он в мрачном пасторском доме на окраине деревни.

До обеда еще оставался час, и я отправился туда. Вспоминаю на редкость безрадостную деревенскую улицу, лишенную красок и жизни: из грязных дверей выглядывают неряшливые женщины, в раскисшей красной глине играет единственный ребенок. Дом священника прятался за привычными зарослями бузины; это было тесное строение с маленькими окошками и входной дверью в пятнах от дождя. Сухопарый старик слуга проводил меня в кабинет мистера Олифанта; молодой человек курил и просматривал еженедельную газету. В комнате имелось немалое количество популярных религиозных трудов, полки были украшены золочеными изданиями выдающихся поэтов. Мистер Олифант приветствовал меня с живой непринужденностью человека, не склонного оттачивать свои манеры. При первом взгляде на него я усомнился в своих надеждах. Глаза на крупном, младенчески-наивном лице смотрели чуть заносчиво, под усами виднелся круто срезанный подбородок. Трудно было ожидать, что обладатель такой внешности сумеет помочь Ладло; видя его непроницаемую всезнающую мину, я усомнился даже, что сумею с ним объясниться.

— Я пришел ради семейства Ладло, чтобы просить вас об огромной услуге, — начал я. — Вы с Ладло единственные джентльмены в приходе Мор, поэтому ваш долг — помочь соседям.

Он, довольный, поклонился.

— Все, что в моих силах, — ответил он. — Буду очень рад.

— Я сейчас гощу у них, но получилось так, что мне нужно ночным поездом вернуться в город. Меня не будет всего один день, но, знаете ли, Ладло страдает меланхолией и может впасть в хандру. Я бы просил вас провести в их доме две ночи, пока я не вернусь.

Это была странная просьба, и мистер Олифант смерил меня удивленным взглядом.

— А что такое с мистером Ладло? — спросил он. — Никогда бы не сказал, что у него меланхолическая натура. Вот его супруга — другое дело. Она все время немного бледна. Это она попросила вас меня пригласить? — Мистер Олифант был приверженцем светского декорума.

Я сел на стул и взял предложенную сигарету.

— Вот что, Олифант. Вы человек разумный и образованный, а потому заслуживаете чести услышать историю, которую я не стал бы излагать тупице. Человек недалекий надо мной бы посмеялся. Но вы, надеюсь, поймете серьезность положения.