Черный сок

Лес погружен в мертвое молчание. Птицы проснулись, но еще не собрались с силами, чтобы песнями приветствовать рассвет. Тропинка уводит нас в густой сумрак, населенный тенями, которым суждено обрести цвет — зеленый, желтый, коричневый, — как только взойдет солнце. Мое сердце — такая же серая тень. Я тереблю его в поисках истины. Черный конь сочувствует, положив теплую голову мне на плечо.

Хозяйка поднимает руку, чтобы убрать прядь волос со лба. Шорох дорогой ткани раздувает остывшие угли моей ярости. Роскошное платье, расшитое жемчугом и камнями, надеть которое моя Герди не отважилась бы вовек; платье, в котором Хозяйка два дня назад вышла к цыганам, вызвав бурю варварских восторгов, — это платье теперь захватано и облито вином, а кружевные ленты сорваны в подарок какой-нибудь неумытой ведьме! Сколько часов кропотливого труда уйдет, чтобы привести платье в порядок! Сколько честных людей будут работать, не покладая рук! И Хозяин не сомкнет глаз, исполняя свой долг… И только она будет спать на воздушной перине, не заботясь ни о чем, кроме собственного удобства!

Я медлю, прежде чем ответить: дрожащий голос не должен выдать ярости.

— Когда Хозяин на вас смотрит, — говорю я наконец, — он видит больше, чем холодную красоту и презрение ко всему живому. Раз он это видит — значит, оно есть.

Хозяйка дарит мне сухой короткий смешок. Мы огибаем каменистый выступ Трона. Черный скакун, ржет, чуя близость Хозяина.

— Продолжай, Берри.

— Хозяйка?

— Ты сказал: Хозяин видит. А видит ли Берри?

Похоже, она не шутит. Она и вправду хочет, чтобы я открыл ей сердце. А уж она решит, что с ним делать: выкинуть на помойку, заодно со старым Берри, или же приберечь на будущее, чтобы потом отравлять Берри жизнь.

Собираясь с мыслями, я глажу копя по голове. В этом огромном черепе нет ни забот, ни тревог, и ноздри, похожи на мышиные норы, дышат спокойствием, и изо рта, словно обшитого мягкой кожей, никогда не вылетит ничего, кроме запаха травы.

— Что ж… Я вижу черный огонь страсти, его не спрячешь. Я вижу Хозяйкину красоту, ее не увидит только слепой.

Снова смех — как молния, не подозревающая о собственной силе. Наши тени сопровождают нас молча, и Хозяйка отлично слышит мои негромкие слова.

— Но то, другое, что видит Хозяин… Не буду вам лгать. Оно мне не видно.

Мы ждем у подножия Трона. Над кромкой мира показывается солнечный венец. Лицо Хозяйки серьезно; она смотрит вверх, на поросший лесом склон. От ее красоты даже сейчас захватывает дыхание: губы бледны, на щеках следы копоти, — но все искупают глаза, подведенные черными тенями усталости.

— Знаешь, Берри, — говорит она треснувшим голосом, — я тоже не понимаю, что он во мне видит.

И тут я замечаю отблеск того неуловимого, о чем мы говорим — в ее благородной печали, в гордом повороте стана… Истрепанная, как ветошь, захваченная солнцем врасплох, наедине сама с собой — она и сейчас высоко держит голову.

Звякает по камню упавший гребень. Хозяйкины волосы потоком падают на плечи, струятся по спине, собираются в черное озеро на коленях. Она смотрит мне в глаза — лицо ее бледно и недоступно, как луна.

— Делать нечего, — шепчет она. — Нам остается только доверять Хозяину. Так ведь, Берри?

Я наклоняюсь, чтобы поднять гребень. И выпрямляюсь с улыбкой на лице. Никогда прежде я не смотрел Хозяйке в лицо так прямо и смело.

Она не отвечает на мою улыбку. Я этого и не ждал. Уж чего-чего, а ласки от нашей Хозяйки не дождешься. Лишь на мгновение задержав на мне взгляд своих волшебных усталых глаз, она отворачивается. И мы стоим, слушая цоканье подков: Хозяин с лошадьми спускается по склону.